Золотое дно (сборник)

голову, стекало по щекам и неприятно холодило шею.

«Поскорей, что ли, зарыть, да и дело с концом. Все

одно...»— подумал главный бухгалтер, не испытывая к

покойнику особых чувств, но устыдился таких тайных

мыслей и в собственное оправдание добавил шепотом:

— Того свету не обойдем. И нас когда ли...

Руки затекли, и он поправил подушечку, задирая

ближе к подбородку, будто хотел закрыться ею от

дождя. Красные звезды, омытые сыростью, темно поба­

гровели, словно налились кровью. Подушечка была бе­

лой: никто не догадался обшить ее красным материа­

лом, а когда хватились, было уже поздно.

— Настрадался, сердешный...

— Наробился... Бывало, в председателях-то бежит

по деревне в опорках на босу ногу, только штанины за­

виваются. «Бабоньки, бабоньки,— кричит,— не осироти­

те! Работа киснет».

— У них у всех к работе руки лежали, такой уж

род. И Парамон-то экий ж е был.

Тут огибали дом Тяпуевых, на мостках— все семей­

ство, а чуть обочь сам Иван Павлович, похожий на рас­

144

трепанного воробья, какой-то помятый весь, словно бы

больной. Бабы шептаться перестали, загляделись, на­

толкнулись на Анисью, та подняла голову и встретилась

глазами с Иваном Павловичем. Тяпуев отвел взгляд,

и когда процессия миновала, пристроился с краешка.

Люди не шли навстречу похоронам, а поджидали возле

своих изб, и черная грустная толпа втягивала их в себя,

разрастаясь и тучнея; дождь перестал, но набухшие ту­

чи волоклись по самым людским головам.

Иван Павлович отряхнулся, натянул шляпу потуже

на лопухастые уши, бабьи плечи оттянул назад и про­

гнулся в пояснице. Неприятно-пронзительным взглядом

он прострелил толпу насквозь и пристально вгляделся в

того, кто плыл над людьми. Что-то суеверное кольнуло

в груди, и Тяпуев вдруг смутно забоялся смерти, пред­

ставив, что когда-то и его вот так же вознесут над го­

ловами. Д а нет, пожалуй, не вознесут: шишка по треть­

ему разряду — вот кто он, да и в городах, ежели по

совести сказать, и самое большое начальство не тас­

кают, нынче все на машине, чтобы поскорее спихнуть.

И что-то, похожее на зависть, шевельнулось в душе.

Иван Павлович оглянулся, прошелся взглядом по

лицам: хотелось знать, не наблюдает ли кто за ним.

Снова вспомнил недавний, такой сумасшедший день.

«Урод проклятый сунулся, кто и взрастил такую зара­

з у — голова не на том месте!» — честил Тяпуев Колю

Базу.

А голубой городок надвигался; он выстроился когда-

то на вершине сухого холма, поросшего можжевельни­

ком, и был виден издалека. Строился он не враз, а мно­

гие столетия. Сначала был белый от крестов, потом —

посеревший от веков и дождей; нынче каждую могилу

обносили оградкой, которую покрывали в небесный цвет.

Люди ложились сюда навсегда, но — странное дело —

кладбище не разбухало, не разбежалось по склонам, а

по-прежнему умещалось голубеньким гнездом, много­

этажным поселением.

Герман шел вслед за пробой и придерживал мать:

она опала сыну на плечо и едва волочила ноги, сразу

обессилев и одрябнув телом. Поднимались в затяжную

гору, гроб накренился, и Герману было хорошо видно

усохшее лицо отчима. «За что же мать любила его?

Неуживчив, раздражителен, все-то ему выложь да по­

145

дай, безногий... А она: «Ой, лучше бы мне помереть!» —

подумал Герман о матери. Вспомнилось, как однажды с

Мишкой Качеговым вытрясли чужую рюжу, я об этом

как-то мигом узнали на деревне — разве здесь скроешь

что? Тогда отчим первый и последний раз поднял руку

на Герку. Герка вертелся так и сяк: «Не я, это Мишка

Качегов подначивал». И тут что-то стряслось с отчимом;

он побледнел весь, и затрясся, и стал страшен. Пугаясь

этого опустевшего лица, Герка покорно спустил штаны,

и Мартын офицерским широким ремнем безжалостно

выходил парнишку, приговаривая сквозь зубы: «Не за

воровство порю, а за подлость. Говори: я украл, я ук­

рал... На чужих слезах счастье не вырастишь. Ишь,

падленок, на чужие плечи грех свой валить. На-на, по­

лучай. И только зареви, еще пуще высеку... На чужой

хребтине в рай задумал. Напакостил — отвечай».

Тогда Герка вырвался из рук отчима, заперся в кла­

довке и стал кричать на всю избу: «Ты мне не отец,

не трогай меня!» — «Дурень ты, ой дурень», — только

и сказала мать, подойдя к двери, а потом зашлепала

калошами прочь. Все от него отступились. Герка, тихо

выплакивая в совершенной темноте свою горесть, со­

скучился от одиночества, вернулся на кухню и, лежа

на полатях, еще долго сопел носом и оглаживал горя­

щий зад. Отчим оидел у окна, крутил лохматой головой,

досадуя на свою горячку, смущенно подглядывал за

Анисьей, и жена, чувствуя его виноватый взгляд, успо­

каивала тихо, почти шепотом: «Ну успокойся, чего ты...

Ну выпорол, эка невидаль».

Но Герка слышал эти слова, и ему казалось, что

мать предала его, и он еще пуще горевал, заливаясь

молчаливыми слезами. А отчим говорил матери во весь

голос, наверное, для того, чтобы слышал Герка, и этим

как бы просил прощения у мальчишки: «Нехорошо как-

то, В1ишь вот... Но в море-то дно золотое, а в людях

земляное. Все может родиться — и хорошее, и дурное,

смотря, что посеешь да как присмотришь... А он на чу­

жой хребтине в рай...»

Вечером, когда отчим уже спал, мать забралась к