Золотое дно (сборник)

полняются потной мускульной силой, а ноги хмельной

усталостью, как он, семнадцатилетний, набегавшись у

машин — свой в доску, — сидит меж слесарей в обла­

ках папиросного дыма, в галдеже, порой заглуш аемом

смехом, будто он опять среди невысказанных забот, ко­

торые не умирают в неоттаявших лицах и напряж ен­

ных руках. Наверное, сейчас в Геле рождался худож­

ник, и он, чувствуя в себе это пробуждение, жил в эти

дни растерянно и грустно...

*

*•

Геля машинально взглянул на больную ногу: ему по­

казалось, что она распухла в лодыжке и укус налился

багровым пламенем; и стоило только приглядеться к

ранке, как длинная ноющая боль запалила ногу до са­

мого колена, и Геля вроде бы услышал даж е, как ки­

пит и сворачивается внутри него дурная кровь. Черт

побери, только этого еще не хватало!

За спиной гулко откачнулись и ударились в стену

двери, заш лепали по полу босые ноги, что-то забренча­

ло на столе. «И чего бродит, спала бы», — с разд раж е­

нием подумал Геля и сам испугался этой острой на-

е я з ч и в о й неприязни. Обычно с матерью они не ладили,

он не мог переносить ее назидательного тона, ее посто­

янных нравоучений, из которых выходило, что во всех

неприятностях ее виноват только Гелька, последний из

шестерых. Тут он не выдерживал, начинал возраж ать,

говорил, что нечего было и рожать столько, никто и не­

228

волил; мать громко кричала и топала ногами, потом

падала на кровать ничком, долго плакала, в слезах

повторяя, что они, дети, загубили ее жизнь. Геля не

мог выносить слез, ему самому хотелось неистово кри­

чать, бежать куда-нибудь, но он упорно сидел у окна,

машинально считая часы, оставшиеся до отлета; потом

подхватывал чемоданчик, думая, что пересидит на

аэродроме, а мать кидалась следом, вставала в дверях

и кричала в спину: «Можешь не приезжать, ни одного

не надо!» Геля шел по угору и еще долго слышал этот

неистовый больной крик: «Никого не надо!.. Никого!»

Только он успевал возвратиться к себе в город, как

следом приходила телеграмма, где мать просила Ге-

люшку не забывать родной дом и приезжать в отпуск.

Так повторялось каждый год, и домой ему хотелось: з а ­

бывались печальные ссоры, а помнились лишь доброта,

усталые глаза матери, ее морщинистые руки, карто­

фельные шаньги и парное молоко, которое она ставила

в запечье специально для Гельки.

Он любил мать в воспоминаниях, но лишь приезжал

домой на короткую побывку, как опять начинались ссо­

ры по самому неожиданному пустяку: порой из-за не­

ловко сказанного сыном слова мать могла не разгова­

ривать с ним сутки и выгоняла Гелю из дому. И все ж е

Геля не винил мать, он знал, что неудавшаяся жизнь

сделала ее столь сварливой и неуживчивой, что гор­

дость оставила её в одиночестве, но в то же время он

чувствовал, как ее раздражительность год за годом пе­

реливается в него, делая душу податливой и нервной.

Он становился подобием матери, и это его угнетало,

пугало, рождало неприязнь к ней.

Он слышал, как глухо захлопнулась дверь, потом

заскрипела кровать, и Геля представил, как ложится

мать к самой стенке, сиротливо свертываясь клубочком,

порой длинно вздыхает, что-то громко и непонятно шеп­

ча, и неожиданно засыпает, всхрапывает и так же не­

ожиданно просыпается, вглядываясь в сиреневые р а з­

воды на обоях. Вдруг вспомнилась давняя страшная

сцена — это было вскорости после войны, когда Геля

вернулся жить к матери.

Они тогда уже три дня ничего не ели. Мать рабо­

тала на скотном дворе дояркой, но возвращ алась с

гтустьтми руками: она не прятала молоко в грелке, тая

229

ее под самой грудью, не совала бутылки в широкие го­

ленища сапог, хотя другие и делали это. Нет, она не

боялась попасться, хотя постоянно проверяли и некото­

рые за грелку молока сели в тюрьму — ей не позволяли

гордость, совестливость и почти болезненная щепетиль­

ность... А они тогда уже три дня ничего не ели, даж е

картошка кончилась, которую они пекли в печи до

бронзовой поджаристой корочки. Мать ночами не мог­

ла больше вышивать: у нее разболелись глаза до ломо­

ты в висках; бабушка М аня, всегдашний и постоянный

помощник, леж ала в больнице — ей спасали глаз; и д е­

душка Спиря давненько не навещал, так что остались

они сиротами под самую весну, когда снег еще только

начинал пузыриться и сереть под солнцем.

В тот вечер мать не вы держ ала. Она рано легла в

кровать, плакала тихо, чтобы не испугать детей, но все

леж али молча, и никто не спал, прислушиваясь к сто­

нам. А средь ночи мать почему-то стала обходить всех

и целовать, сторожко касаясь губами. Гелю она тоже

поцеловала в лоб холодными губами, он от неожиданно­

сти даж е вздрогнул, открыл виновато глаза, но поймал

лишь сутулую материну спину в длинной полотняной

рубахе. Потом мать выходила в сени, опять вернулась,

и Гелька увидел, как дрожливыми руками она взяла

петлю, пробуя ее ладонью, но только он никак не мог

понять, зачем ей средь ночи понадобилась веревка. А

мать опустилась на пол, прижимаясь к спинке кровати,

оправила рубаху вокруг колен, просунула голову в пет­

лю и, затягивая ее на шее левой рукой, стала вяло опа­

дать набок. Но тут тонко закричала старш ая сестренка

и, волоча одеяло за собою, побеж ала к матери. Она си­