тельно ничем не омраченная свобода, сладкое ощуще-
8 Золотое дно
225
ней черты и, кажется, даж е после нее...
В те дни, да и много позднее Геля просто жил, не
думая о жизни, и был счастлив: все в его одномерном
восприятии было бесконечной цепью ощущений, и ког
да горести порой настигали его, то не оглушали, не ос
тавляли в смятении душу, а только слегка тревожили
и вскоре тонули в равномерном течении жизни. Они,
видно, оседали где-то на самом дне души, а самому Ге
ле для полного счастья вполне хватало глотка воздуха,
куска хлеба, доброго слова и поцелуя украдкой.
...Он тогда только что пришел на завод, и работа
была для него наполнена ощущением новизны и к а за
лась счастьем. Он не задумывался, как долго будет
длиться это счастье, и полагал, что оно бесконечно, как
бесконечна впереди его жизнь. Геля учился клепать
цепи, не глядя на ручник, а сбитые пальцы стыдился
показывать старым слесарям, как стыдятся девушки
какого-нибудь телесного порока, но, странное дело,
ушибы быстро проходили, а рваные царапины, покры
тые маслом, грязью и обгорелой железной пылью, з а
живали на нем, как на собаке. Геля научился ходить
по заводу, прислушиваясь к его многослойному шуму
и вы лавливая из массы звуковых потоков и ритмов
неожиданный сбой, предательский всхлип машины,
тонкий визг торцового станка, неровный лязг транспор
теров, которые живым неводом опутали завод. Он хо
дил, как ходит весь технадзор лесопилок, слегка пока
чиваясь, в черном беретике на макушке, с прищуром в
глазах, с постоянной готовностью к соленой шутке.
Геля научился сшивать ремни, бить кувалдой по зу
билу сплеча, привык оставаться после смены, если тре
бовала того нужда, и спать на куче ремней в углу сле
сарки в ночную смену, умел делать из обойм подшип
ников замечательные ножи... Порой после вечерней
смены, когда белая ночь рож далась над поселком, бы
ло радостно возвращ аться улицей, пахнущей росой и
опилками. Он любил слегка хмельным от усталости, в
мешковатом комбинезоне, с ножом в ножнах приходить
этаким поселковым гусаром на танцплощ адку и с ходу
прихватывать в танец разбитную заводскую девчонку,
и кружиться с нею в вальсе, чтобы от стоптанных, сго
ревших в работе башмаков отскакивали стружки и ме
226
масла с наслаждением втягивать тонкий аромат цве
точных духов.
Тогда воскресный день казался бесконечным, и он с
нетерпением ж дал понедельника, чтобы снова войти в
завод; тогда маленькие деньги казались большими, и
он не знал, куда их девать, потому что с самого детст
ва не видел больших денег и не умел их тратить...
Откуда было тогда знать Геле, что он жил еще в з а
тянувшемся детстве? Но однажды он взял в руки к а
рандаш, вдруг вспомнив, что еще в школе неплохо ри
совал, и с блокнотом пошел в сосновые боры, полные
пьяных запахов и больших пестрых птиц. Он внезапно
с каким-то новым чувством вгляделся в природу: в эту
путаницу рыжих муравьев, в трепет тонких лесных
трав, в истекающую зноем сосну со звонкой вершиной
в поднебесьи, похожей на кудрявого бараш ка, — и тут
увидел себя как бы со стороны, неказистого и веснуш
чатого, с русой россыпью волос и тонкими узкими л а
донями, и почему-то впервые затосковал. Геля знал до
этого лишь один мир — мир завода, который его поко
рил, наполнил новыми звуками и запахами, чувствами
и голосами, незнаемыми в детстве; и в этой новизне
ощущений как-то забылось детское восприятие приро
ды. А тут оно всколыхнулось вновь, но с каким-то бо
лее обостренным нервным чувством.
Геля мог бы, наверное, со временем стать тонким
ценителем машин, слесарем-золотником, как Савва Ло-
чехин, найти свои неповторимые прелести в этой рабо
те, но только однажды он услышал в себе новую спо
собность и стал тяготиться заводом, раздвоился душой.
Теперь он шел на работу, как на каторгу, он тянул
принудиловку, отбывая часы, и все валилось из рук,
прежняя песня отгорела в его душе, сменилась ж елч
ным раздражением, он стал видеть перед собой только
усталые, апатичные лица людей, слышать надрываю
щий душу грохот лесопильных рам —этот многослойный
шум, притупляющий, как ему казалось, сознание и уби
вающий мысли. Все чудилось, когда Геля проходил ми
мо, что именно сейчас выйдет из повиновения много
тонная двухэтаж ная машина, сорвется с привязи, заку
сит удила, как взбешенный конь, и огромным, горячим
от натужного вращения шатуном начнет крушить свою
8*
227
видя. Геля изгонял из себя завод, а завод изгонял его из
себя.
Но, видно, уж так устроен человек: давно ли Геля
Чудинов распрощался с заводом и полностью отдался
живописи, а воспоминания о прежней работе, о том, как
он начинал, наполнились свежестью и новизной чувств.
Теперь с какой-то не испытанной ранее грустью пред
ставлялись: заводской поселок, покрытый белым пеп
лом росы, размытые в зыбком воздухе дома, еще пус
тынный, выхолодевший за ночь цех, полный запахов
кисловатой воды, свежих опилок и машинного масла.
Представлялось до ощутимой реальности, как руки н а