лые, а все какая-то тоска лешева. Мы раньше никакой
тоски не знали, потому что ломили больше лошадей,
вся жизнь в мятке прошла. Я ведь, Кронюшка, еще л у
чину застала. В печи березовые поленья просушат да
целые поленницы и складут в подызбице. В запечье уж
завсегда охапками лучина леж ала. Если чего идут де
лать, все лучина в руках, осподи, как и не сгорели толь
ко. Д а к гарывали, чего там... М амушка-то в четыре ут
ра уже на ногах, а зимой теменище, так лучину запалит,
в рот возьмет конец-от да и корову доит. А ныне эка
жизнь — всего достигли, слава богу...
— Веками работали, чтобы есть, и ели, чтобы рабо
тать. Выходит, для живота и живем, создаем что-то, му-
чимся, планы выполняем и перевыполняем — все для
живота? А где душа, мечтания, красота? — спросил
Геля, удивляясь неожиданной мысли и страш ась ее.
— Вроде бы так, на этом и жизнь стоит, — добро
душно сказал дядя Кроня.
— Не-не-не, — возмутилась мать. — Вы что это?
Д ля продолжения рода живем. Д ля того и работа бес
223
экой не было. Вон всего достигли...
— Страшных болезней да атомных бомб...
— Ты что? — подозрительно спросила мать, тол
ком не расслыш ав сына.
— Д а так, ничего. Спать, говорю, пора.
М ать с обидой и тоской оглядела стол, недопитую
бутылку, остывшую закуску.
— Ничего не ели. Кто доедать-то будет? Опять все
вываливать вон придется, — сказала она с жалостью
человека, много пожившего в нужде.
— Ну ладно, спать пора, — вновь перебилГеля,
боясь нового жалобного разговора.
М ать постелила мужикам на диване. Д ядя Кроня
повалился с краеш ка, по-детски подогнув калачиком
ноги и подложив под левую щеку ладонь. Он сразу з а
храпел, зачмокал губами, что-то забормотал прерывис
то и жаркой спиной придавил племянника к стенке.
Геле было неудобно беспокоить дядю, и он с легкой до
садой подумал, что теперь под этот храп ему не уснуть,
потом недолго смотрел в ночное серебристое окно на
рябину, облитую матовым прохладным светом. И вдруг
запропали куда-то руки-ноги, голова стала легкой и
хмельно закруж илась, и Гелю повлекло в беспокойный
сон.
Долго ли он спал, Геля не знал, но только вдруг
вздрогнул и проснулся от неясного тревожного состоя
ния: у него на душе было такое чувство, будто в лицо
смотрит пристально кто-то чужой и злой. Геля беспа
мятно открыл глаза, всматриваясь в белесый сумрак, по
том неожиданно уловил странные в ночной тишине зву
ки и заставил себя проснуться окончательно — на
своей кровати плакала мать. Она всхлипывала горько,
давилась слезами и снова затихала. Геле было беспо
койно и смутно от этого ночного плача, надо было
встать и утешить мать, но ж алость к ней меш алась с
глухой досадой, и он, уткнувшись в подушку, пробовал
уснуть снова. Д ядя Кроня леж ал раскинувшись, от его
сильного тела наносило сухим жаром, локоть больно
упирался в бок, и Геля понял, что спать, наверное,
больше не придется.
С тараясь не смотреть на мать, Геля вышел на
крыльцо, потом вспомнил, что папиросы остались на
224
летней сонной тишине и освобождаясь от тоскливой
растерянности. Ночь умирала, едва успев народиться.
Еще на стене дома леж ал серый отблеск мгновенно
скользнувшего сумрака, еще в углах заулка таились
холодные зеленые тени, еще половицы мостков к а за
лись белесыми от легкой ночной росы, а в подугорье
по всему лугу от самой реки косо наплыл тусклый л а
тунный свет, предвестник солнца, и в набухшей, про
гнувшейся к берегам черной воде ручья уже рождались
желтые длинные косицы.
И может, земля, остывшая под утро, шелохнула от
сыревший ночной воздух, может, подслушанная тишина
всколыхнула в Гелиной душе что-то давнее и полуза
бытое, из самого детства, но только он вдруг зябко
вздрогнул и, низко уронив голову к костлявым коленям
и растирая шероховатую кожу, увидел себя еще в том
счастливом возрасте, когда все кажется вечным...
Вот средь ночи раздался басовитый бряк в стену
под самым угловым окном — это Ш урка Панин звал
Гелю на рыбалку. Шум спросонья показался неожидан
ным и тревожным, и мать испуганно и нервно вскину
лась на кровати, плохо соображая, что к чему, и долго
смотрела в белое ночное окно, отвернув краеш ек зан а
вески, потом облегченно обмякла всем телом и заворча
ла: «Леший тебя поносит. И не лень тебе каждую ночь
брести, эка неволя была, как каторжный, толком и не
поспит.
Закатав штанины, они с Шуркой спешили росным
лугом к реке, белые зонтики корянок зябко хлестали по
икрам, босые ступни, задубевшие от воды и грязи, пона
чалу ледяно обжигала глинистая тропа, и Геля старал
ся шлепать ногами плотнее. И где-то на полпути к ре
ке вдруг пропадало ощущение холода, становилось
ж арко и невообразимо весело, и душу баламутил ще
нячий восторг от полной свободы...
Наживив крючки красными червяками, ложились у
костра, ожидая приливную воду, пили крутой чай, , от
которого сводило язык, до зеленой тошноты курили
тонкие дешевые папироски и, воображ ая себя бог зн а
ет кем, о чем-то блаженно судачили, подставив веснуш
чатые лица неистовому солнцу. Д а, это была действи