Золотое дно (сборник)

занавески. К воскресенью у нее кое-что подкапливается

из рукоделья, и за этот день ей нужно сбегать за д в а ­

дцать километров в окрестные деревни, обменять про­

резные занавески на творог и сметану, а к ночи вер­

нуться уже обратно. Потому бабе М ане некогда долго

рассусоливать с внуком, она расставляет на легких

санках-чунках тару: всякие бидончики и коробки, один

ставит вверх дном и со словами: «А ну, Саврасуш ка,

трогай!» — подхватывает Гелю под мышки и усаж ива­

ет его на упругое захолоделое донце, оправляя у внука

на коленях пальтушку, чтобы не поддувало, будто соб­

ралась она тащить его с собою через безлюдный лес. А

сама уже покряхтывает, сует голову в обмерзшую пет­

лю, сутулит узкую спину, привычно кренится вперед, и

тонкая шея как-то жалобно напрягается, вытягиваясь из

воротника. Бабуш ка идет неспоро, вразвалку, немного

косолапя растоптанными своекатанными валенками, и

коричневая вигоневая юбка, остывая на морозе, с хру­

стом натягивается на морщинистых голяшках.

Дорога накатана до блеска, и полозья, прихвачен­

ные морозцем, поначалу трогаются неохотно и скрипят,

потом отогреваются и скользят вольно, а Гелька сидит

на этакой-то верхотуре, закрыв глаза и подставив лицо

солнцу, и ему кажется, что он летит и кружит над

землею легко и беспомощно. Порой его уж совсем кре­

нит на сторону, и он готов свалиться в санную колею,

но Геля упорно не открывает глаз, а ждет, когда нач­

нется спуск. Он слышит, как баба М аня обегает чунку

кругом и, не снимая с плеча веревочную петлю, за ск а­

кивает на санный полоз, потом одной ногой по-ребячьи

отталкивается от тропы, а руками обхватывает Гельку,

наваливается на него — и они вдруг стремительно п а ­

дают в холодную пустоту. Ветер неудержимо бьет в

лицо и застревает в горле, сердце замирает, а потом

отчаянно прыгает вверх, и округлые холодные пупырки

бегут по коже. А баба М аня хохочет, и в лад ей радост­

но звенькают, колотятся боками бидончики, когда под

полоз летит раскатанный ухаб. У самой подошвы горы

221

санки раскатывает, крутит легко и отчаянно, как птичье

перо, потом заваливает набок, и Гелька вместе с посу­

дой летит в снег. А баба М аня достает его из сугроба,

ласково шлепает пониже спины и ворчит: «Соблазнил

опять бабку, на грех направил. Серьезности в тебе,

Гелька, нету». Потом ползает в снегу, собирая бидон­

чики и раскатившиеся крышки. Но вот снова настраи­

вается на долгую ходьбу, опять впрягается в мерзлую

лямку, обминает ее на правом плече, чтобы удобнее

леж ала и не терла, достает из широкого нагрудного

кармана, пришитого к внутренней стороне фуфайки,

французский переводной роман (от маменьки, вологод­

ской купчихи, привычка) и бормочет: «Опять зап ам я­

товала, на какой странице в прошлый раз споткну­

лась». Она листает книгу длинными нервными пальца­

ми и уже забывает о внуке; мерно перебирая катанца-

ми, идет она по безлюдной дороге, а Гелька смотрит ей

в спину, каждый раз удивляясь и мысленно примеряясь,

как можно на ходу да с одним-то глазом читать тол­

стенную книжищу...

*

*

*

Д а, так и не проводил он тогда бабу Маню в по­

следнюю ее дорогу. Геля смотрел на выцветшие мост­

ки, словно бы покрытые инеем и побитые обочь зеле­

ными лиш аями, и чудилось ему, что сейчас за поворо­

том прорастут тихие старческие шаги и у крыльца, сто­

рожко щ упая бревенчатую теплую стену, покажется

баба М аня. Она в розовой трикотажной кофте и вель­

ветовой юбке, на ногах обрезанные катанцы; бабушка

высохшими руками щупает стену, словно в темноте се­

ней отыскивает дужку дверей, и ногу она переставляет

неровно, далеко вытягивая катанец вперед, будто хочет

появиться незамеченной. Вот уже пятнадцать лет как

баба М аня ослепла совсем, волосы на голове посеклись

и пожелтели, обнажив большие хрящеватые уши, а на

когда-то прекрасных черных глазах леж ат белые птичьи

пленки. Вот она сделает еще шаг, чутко прислушиваясь

к постоянной темноте, и сразу уловит, что кто-то рядом

есть, и потому чуть-чуть испуганно спросит хриплым

низким голосом: «Ой, кто тут?..»

222

— Геля, ты где? — неожиданно в окно крикнула

мать. — Вечно со своей соской расстаться не может,—

сказала уже тише, наверное, дяде Кроне. Геля вздрог­

нул: заулок показался сиротски запущенным, мостки

прогнили, а бревна нижних венцов, тронутые лишаем,

осели на цоколь и посыпали узкую бордовую кромку

серой перхотью. Все было в запустении и вызывало

грусть.

А в комнате веселье так и не наладилось. У дяди

Крони от выпитого вина лицо побурело, будто натерли

его толченым кирпичом, глаза посоловели и набухли.

М ать сидела у краеш ка стола, как птичка-куличок;

взглянув на сына, она сказала вдруг:

— Ж ил бы ты дома. Молоды-то парни нынче порато

хорошо живут. А ты и с работы вот ушел. Думаешь,

больно много художником-то заработаеш ь? Все равно

где-то работать надо... Д авай оставайся здесь.

— Тоскливо в Слободе, — отмахнулся Геля. —Б уд­

то жизнь вся мимо идет. Д а и так-то вроде мимо про­

шла, — добавил невнятно, скорее для себя.

— К акая у молодых нынче тоска лешева завелась?

Только жить начинают, а уже тоска. Деньги лопатой

гребут, на мотоциклах разъезж аю т, носятся как угоре­