Золотой день

А во сне действительно была не то что пропасть, а, скорее, очень крутой склон, каких полно на опасных, но неизбежных горных автодорогах. Они с Кемалем ехали куда-то по серпантину, сгущались сумерки, но ощущения опасности не было: она знала, что муж прекрасно водит машину, да и дорога была, в сущности, обыкновенная. Она что-то рассказывала, задавала какие-то вопросы; ей не запомнилось, о чем шла речь в этом приснившемся разговоре. Потому что следующее за ним мгновение затмило все. Она вдруг поняла, что муж не справляется с управлением и машина не вписывается в поворот. Обрыв был справа, с ее стороны; машина медленно накренялась в эту сторону… Удивительно медленно – может быть, так показалось потому, что за момент, предшествующий падению (и пробуждению!), она успела передумать несколько длинных, нормально сформулированных мыслей.

Она успела подумать, что не должна была отвлекать Кемаля разговором, и испытать чувство вины. Что он явно пытается что-то делать рулем и тормозом, и испытать отчаянную, мучительную надежду. Что если машина падает так медленно, то, может быть, есть смысл открыть дверцу и выпрыгнуть, и испытать какую-то первобытную, почти животную жажду жизни – и тотчас же стыд от того, что планирует спасение для одной себя, позабыв о муже. Что машина почему-то не переворачивается, а довольно долго (секунду? две?) съезжает по кустистому склону, и испытать удивление. Что если бы можно было вернуть то мгновение, когда они еще были на дороге, а она отчетливо помнила, каким был этот пограничный момент: вот они едут по нормальному асфальту, без страха и озабоченности дорогой – а вот они уже балансируют на грани между шоссе и пропастью, между жизнью и смертью, – то мгновение, ах, если бы его можно было вернуть!

Какое страшное отчаяние охватило ее от того, что она тогда же совершенно ясно поняла: время вспять не повернешь. Поняла не отстраненно и абстрактно, как понимают эту простую истину все и всегда, а очень объемно, конкретно и ощущая последствия этого последнего знания всей кожей. Никак нельзя вернуться назад, даже если тебе надо вернуться не на год, не на месяц и не на день, а всего лишь на минуту, да что там – на несколько секунд назад. Даже если тебе это жизненно необходимо. И не только время – пространства тоже не вернуть! Невозможно изменить то движение – как податься назад, собрать все-все последние силы и всего на метр – назад?!

И она поняла, что думает свои последние мысли. И с какой-то непередаваемой, не объяснимой потом никакими словами интонацией, наверное, последней интонацией она сказала Кемалю: «Всё». Вложив в это слово и свое отчаяние, и страх, и вину, и только что погибшую надежду, обернувшуюся безнадежностью и реалистическим осознанием, что это конец. Что просто-напросто больше ничего-ничего никогда не будет.

А было пробуждение и попытка избавиться от сна. И странное нежелание забыть этот сон. Она даже постаралась вернуться в него, прожить его заново, чтобы потом рассказать мужу.

Интересно, что бы он мог значить? Сны ведь не возникают из ничего – они плоды нашей собственной фантазии, освобожденной от контроля рассудка и подвластные лишь подсознанию. Одно время Айше увлекалась психологией, Фрейдом, толкованиями снов. Часто они казались ошеломляюще правильными, хотя она хорошо знала, что Юнг, к примеру, те же самые сны интерпретирует совсем по-другому, а многие современные исследователи и вовсе с ними не считаются. И тем не менее она верила откровениям Фрейда, как оракулу.

Пригревшись около спящего мужа, она окончательно проснулась, успокоилась и мысленно усмехнулась: надо же, даже в сонном состоянии голова работает в нужном направлении. Вернее, в двух интересующих ее сейчас направлениях.

«Не забыть сон, чтобы рассказать мужу», – как бы не так!

В книжку ты его вставишь, выбрав подходящее место или изменив неподходящее, – вот ради чего ты не побоялась мысленно перемотать его и медленно просмотреть, вдумчиво вглядываясь в детали.

Потому что теперь можно с уверенностью сказать, что это не пропадет даром. Потому что ее книгу будут печатать! Айше второй день засыпала и просыпалась с этой пока не приевшейся радостной мыслью. От того, что ее роман понравился новому директору издательства, что ему предстоит открывать новую серию под рабочим названием «Интеллектуальный детектив», что тот же редактор, с которым она неоднократно вела бессмысленные разговоры, сводящиеся к банальному «о вкусах не спорят», теперь безоговорочно признал перечисленные им самим недостатки романа его несомненными достоинствами, – от всего этого голова шла кругом и хотелось писать еще одну, оказывается, почти придуманную повесть.

«Толкование снов» – эта мысль возвращала ее и к убийству. То есть не совсем к убийству, правильнее было бы сказать «к смерти» Лили, но по настоянию влиятельных друзей господина Темизеля этот печальный случай было велено расследовать с той же тщательностью, что запланированное, особо жестокое убийство.