Золотой день

«Лингвистический снобизм» – заклеймила она сама себя и, перемотав пленку, решила послушать-таки еще раз отдельные места, чтобы потом не путаться, отчитываясь перед мужем, и просто чтобы больше к ним не возвращаться. Раньше времени нажав кнопку, она, конечно же, попала не на то место, и ей снова пришлось выслушать, как, оказывается, богатые бездельницы третируют наемную рабочую силу.

«Какое счастье, – вдруг подумала она, – что я никогда не жила такой жизнью! А ведь тоже могла бы попасть если не в прислуги, то в девушки, разносящие чай, точно. Если бы брат не помог мне выучиться… где бы ты, интересно, была, а? И нечего злиться на чье-то плохое произношение, а то будешь как Лили…»

Вслушиваясь в жалобы девушки, она признала, что в них действительно нет всепоглощающей обиды и иссушающей душу ненависти, которые могли бы толкнуть ее на убийство. Кемаль рассказывал недавно о случившейся в одном из высотных домов кооператива «Арыкент» трагедии, и Айше невольно вспомнила этот случай.

Домработница-гагаузка, нелегально приехавшая на заработки, бесправное и забитое существо неопределенного возраста, которой молодая беременная хозяйка и ее чрезмерно заботливая свекровь не позволяли ни выходить из дому, ни разговаривать не по делу, которую заставляли ежедневно натирать каждую паркетинку в огромной квартире, и ежедневно же мыть все хрусталинки на всех люстрах, и стирать вручную льняные скатерти и джинсы, и запрещали выходить из ее комнаты после девяти вечера, если не было нужды в ее услугах, – словом, эта современная рабыня Изаура, не имевшая даже возможности сбежать домой, в свою неблагополучную, но родную Молдавию, потому что паспорт был у хозяев, а за просроченную визу надо было платить, а на штраф заработать, дошла до такой степени отчаяния, безысходности и ненависти, что столкнула пожилую женщину с подоконника тринадцатого этажа. Куда та влезла, чтобы еще раз показать своей бессловесной Золушке, как нормальные по ее понятиям женщины моют окна.

Кемаль в тот день вернулся мрачным и говорил, что никогда не видел таких дошедших до крайности людей, как эта немолодая, бьющаяся в истерике убийца, говорящая на распространенном в некоторых районах Молдавии гагаузском языке, относящемся к группе тюркских и похожем на исковерканный турецкий. Женщина кричала, и плакала, и, утратив элементарный здравый смысл и престав ориентироваться в реальности, искренне доказывала, что она была права, что старуха своим обращением с ней ничего иного не заслужила, что ее, разумеется, следует оправдать прямо сейчас, если принять во внимание все издевательства, которым ее подвергали. Оправдать, и дать спокойно домыть окна, которые она моет ничуть не хуже покойной. И она не может идти в тюрьму: у нее еще много работы, а молодая хозяйка не заплатит ей за эти прогулы.

Нет, жалобы Гюльтен были на этом фоне вполне умеренными. И все же слушать подробности Айше было почему-то неприятно.

Наконец она добралась до интересовавшего ее места.

«Нет-нет, что вы! Конечно, не брала! У хозяйки украшений знаете сколько! Я же там два месяца работала, и ни разу ничего! Ну зачем бы я у гостьи стала красть?! Да и как украдешь, ежели он на руке, браслет-то?! Я из шкатулки хозяйкиной и то ничего не брала, хотя так просто! Мне же работа нужна, а не браслеты всякие! Что бы я с ним делать-то стала? Такую дорогущую вещь и не продашь, небось…»

Дослушав пленку, Айше с облегчением вздохнула и убрала ее в пакет к другим прослушанным кассетам. Она выписала из них все, что сочла нужным; сценарий золотого дня на большом листе бумаги постепенно начинал вырисовываться; Айше, забавляясь обнаруживаемыми без конца противоречиями, находила места тем или иным диалогам, удивляясь тому, что из некоторых разговоров не слышала ни слова, и тому, как ее собственные слова были пересказаны теми, кто полагал, что понял ее правильно.

С финалом же вообще был полный провал. Все женщины, как сговорившись, утверждали: «Мы искали браслет». Опустив при этом все взаимные упреки и обвинения, от которых даже ей, постороннему человеку, сделалось неловко и стыдно.

Надо бы припомнить получше, что они друг другу наговорили. И понять, чем ей так не понравились показания домработницы. Она уже почти перенеслась мыслью в шикарный зимний сад несчастной Лили, когда раздался телефонный звонок.

3

– Айше, милая, как дела? Узнала?

– София, ну что ты спрашиваешь? Как я могу тебя не узнать?

– Мы в последнее время так мало общались. Ай, знаешь… ты не против, если я тебя так и буду называть?

Айше оценила деликатность Софии, которая, впрочем, была бы таковой, если бы она не задала последнего вопроса, а просто… что? Просто стала бы звать ее Айше? Нет, София, как обычно, психологически точна: перемена обращения была бы заметна, уж Айше-то ее непременно заметила бы, и это было бы куда более бестактным напоминанием о прошлом, чем прямой вопрос.