Золотой конь Митридата

— Вам плохо, госпожа? — Она положила тряпку, смоченную уксусом, на лоб царицы, стараясь облегчить ее страдания, но Лаодика, красная от возбуждения, оттолкнула ее и, вскочив, подошла к окну. Ей послышался шум, идущий из сада и постепенно заполнявший дворец, окутанный полумраком и дремой. Мраморные полы гудели от топота ног, бряцало оружие. Громкие мужские голоса эхом отдавались в высоких сводах. Мелькали огни факелов, отсвечивая красноватыми бликами на шлемах и щитах греческих гоплитов, несущих стражу в дворцовых покоях.

— Что это такое? — Лаодика покрылась холодным потом. Больше всего она боялась бунта заговорщиков и потери власти. Изида покачала головой, и ее длинные волосы, рассыпавшись, покрыли плечи. — Вечером было все спокойно.

Царица заметалась по покоям, как подстреленная лань. Она не знала, что делать. Если это бунт, нужно попытаться спастись. Но куда и к кому бежать? Ее верный Мнаситей поражен коварной рукой Митридата. А что, если… От пришедшей мысли ей стало плохо, и женщина опустилась на кровать. Сегодня день рождения ее старшего сына, день его совершеннолетия. Что, если он явился, чтобы покончить с ней и сесть на трон? Она обхватила руками голову и, тихо стеная, покачивалась из стороны в сторону. Такой и застал ее евнух Гиетан — полуодетой, с неприбранными волосами.

— Прибыл ваш сын Митридат, госпожа, — сообщил он. Она приложила руки к вздымавшейся груди:

— Где он?

— Багофан арестовал его, и сейчас Митридат в тронном зале, закованный по рукам и ногам, — радостно сообщил евнух, блеснув лисьими глазами. — Вы вольны делать с ним что захотите.

— Прежде всего я хочу его увидеть. — Лаодика быстро накинула хитон и бросилась в тронный зал. Стража почтительно расступалась перед ней. Факелы освещали путь, оставляя копоть на мраморных стенах. Босая, забыв от волнения обуть сандалии, царица вбежала в огромную комнату. Она сразу узнала его, озаренного золотистым пламенем, высокого, стройного, кудрявого греческого бога, напоминавшего отца прямым носом с широкими ноздрями и тяжелым мужественным подбородком. На мускулистом теле не было ни капли жира — одни мышцы. Стальное лицо воина немного портили сочные чувственные губы — как у нее. Она смотрела в его голубые глаза, пытаясь прочитать мысли и родного, и неродного человека, но у нее ничего не получалось. Выражение его лица оставалось непроницаемым, в этом юноше ничто не выдавало волнения от встречи с матерью, с его матерью!

Поэтому Лаодика, облизнув губы, спросила, чуть заикаясь:

— Ты узнаешь меня?