Золотой корсар

— Ладно! — сказал он. — Пусть будет по-твоему… Наш юный друг, Король песчаного берега, попридержит лаццарони. Видишь ли, — продолжал он, повернувшись лицом к Луиджи, — буржуа волнуют меня не больше, чем билет прошлогодней томболы; ввяжутся в стычку — себе лишь хуже сделают… Но вот с лаццарони отношения мне портить не хотелось бы.

Франческо помолчал немного, а затем вдруг спросил:

— А не организовать ли нам, после того как мятеж будет подавлен, демонстрацию?

На лице министра отразилось недоумение.

— Да, — проговорил король, — демонстрацию. Кто знает, как воспримут случившееся в Европе, в частности — во Франции? Думаю, все европейские газеты будут пестреть сообщениями о мятеже, в которых я буду представлен тираном; меня смешают с грязью, станут называть убийцей. Если под окнами дворца, осуждая провалившийся мятеж, с восторженными криками «Да здравствует король!» пройдут тысяч двадцать лаццарони, возможно, нам удастся несколько смягчить впечатление, произведенное этим восстанием.

Не ожидавший от Его Величества подобной дальновидности, Луиджи посмотрел на короля с искренним восхищением.

— Будет сделано, сир, — сказал он. — Король песчаного берега нам в этом поможет.

— И чтоб они там, в Европе, совершенно успокоились, — продолжал Франческо, — мы разместим в нашем «Журналь Оффисьель» статью следующего содержания:

«На днях в Неаполе был подавлен мятеж, начавшийся по случаю казни маркизы Дезенцано, которая была изобличена в заговоре, имевшем целью свержение короля и представлявшем угрозу безопасности всего королевства.

Простые неаполитанцы, ставшие свидетелем нападения карбонариев на карету, в которой приговоренную везли к месту казни, набросились на зачинщиков беспорядков, оказав тем самым эффективную помощь войскам.

После того как карбонарии открыли огонь по лаццарони, последние, несмотря на отчаянные призывы полиции и армии прекратить волнения, разорвали мятежников на части.

Вечером того же дня под окнами королевского дворца прошла грандиозная демонстрация, сопровождавшаяся восторженными криками: «Да здравствует король!» и здравицами существующему режиму.

Его Величество были глубоко тронуты подобным проявлением симпатии, но даже оно не смогло заглушить всю горечь печали, которую они испытали в связи с необходимостью применить силу в отношении горстки недовольных политикой властей либералов».

— Ах, сир! — рассмеявшись, промолвил Луиджи. — Если вас, не дай Бог, когда-нибудь свергнут с престола, я бы посоветовал вам пойти в журналисты — думаю, на этом поприще вы достигнете блестящих успехов.

С этими словами министр откланялся…

На следующее утро порт пришел в движение с первыми же лучами солнца.

День обещал быть чудесным.

Лотерея была назначена на то же время, что и казнь, которая должна была состояться в семь часов утра, но нетерпеливый народ уже заполнял набережные.

Дома оставались лишь единицы.

Томбола для неаполитанцев — это страсть, но увидеть казнь — не менее заманчиво.

Корсару это было отлично известно, но знал он и то, что лаццарони, ни секунды не колеблясь, выберут из этих двух удовольствий первое.

И все же, во избежание упреков в том, что лотерея проходит в одно время с казнью, Корсар попросил Луиджи распустить слух о том, что казнь состоится лишь в десять часов.

Вот почему уже с рассветом во всех гаванях и на всех улицах Неаполя наблюдалось смятение; от двадцати до тридцати тысяч человек спешили к месту проведения томболы.

Странная штука!

В этой огромной толпе царил полнейший порядок; методично и поквартально, люди выстраивались в колонны, каждой из которых командовал какой-нибудь влиятельный товарищ, и вот почему.

Нужно было осуществить две операции: раздать билеты и исключить из числа соискателей призов мнимых рыбаков и лаццарони.

Множество ремесленников и мелких буржуа пытались затесаться среди рыбаков и людей улиц; их следовало разыскать и изгнать.

По этой причине Вендрамин на каждой из улиц выбрал синдика, своего рода старосту; этот синдик, человек преданный, получивший хорошее вознаграждение, введенный в курс дела и готовый бросить клич к мятежу, так вот, этот синдик должен был во время бунта взять на себя функции командира вверенной ему колонны.

Но прежде — эта процедура занимала около четверти часа — синдик производил тщательную инспекцию своего «войска».

Сопровождаемый четырьмя крепкими парнями, он то тут, то там находил лжерыбаков и лжелаццарони, которых тотчас же выхватывали из толпы, раздевали догола и прогоняли.

Подобным образом были выявлены около тысячи человек, которые тут же, на месте, лишались покрывавших их тело лохмотьев и возводились в состояние дикарей, к великой радости народа.

Мужчины, женщины, девушки, дети — все встречали гиканьем этих голодранцев, бичевали их и до колик в животе хохотали над их неудачей.

Невозможно передать, сколько шума, криков, безумного веселья было в этом зрелище; весь порт содрогался от звонких раскатов смеха — у народа был праздник.

Раздав билеты, Вендрамин поднялся на межевой столб, чем моментально привлек к себе все взгляды, и заговорил.