Золотой корсар

Им было известно, что на протяжении ста льё в этом направлении, вдали от всех торных дорог, не встречается ни деревьев, ни источников, ни населенных пунктов — ничего. Заметили они и то, что их провожатый не позаботился о том, чтобы прикрепить к седлу сумку с провизией. Куда они ехали?

Прошел час.

Ничего.

Два часа.

Снова ничего.

Перед ними простиралась огромная Сахара, с ее ужасами, тишиной, опасностями.

С момента отъезда проводник не произнес ни слова.

Наконец терпение Людовика лопнуло.

— Эй, человек! — воскликнул он.

Провожатый обернулся.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Знать, куда мы направляемся.

Проводник остановился.

Взяв махари Людовика под уздцы, он развернул животное в направлении Лагуата и, показав на одну из звезд, сухо промолвил:

— Если боишься, проваливай. Ксар там.

Людовик, который и так пребывал не в самом добром расположении духа, хотел что-то возразить грубияну, но тот лишил его такой возможности:

— Довольно слов! Я больше ничего не скажу. Проваливай или следуй за мной.

Пробурчав что-то себе под нос, Людовик вновь развернул верблюда и галопом пустил его вперед.

Паоло улыбнулся: впервые он видел, чтобы друг, обычно крайне веселый и насмешливый, пребывал в таком замешательстве.

Скачка их длилась пять часов, за которые махари, проделав сорок льё, совершенно выбились из сил.

Наконец провожатый остановил своего верблюда.

— Приехали, — только и сказал он.

— Куда? — мрачно спросил Людовик. — Приезжают куда-нибудь, а здесь кругом — одна пустыня. У этого места даже нет имени, да и местом-то его не назовешь!

— Все вы, французы, болтуны! — просто сказал проводник. — Храбрые, но слишком уж беспокойные.

— Эй, человек! — вскричал Людовик. — Оставь свои малоприятные рассуждения при себе!

— С какой еще стати! — вспыхнул провожатый.

Людовик был рад выплеснуть свое плохое настроение на не понравившегося ему с первого взгляда араба.

— Ну все, это уж наглость! — воскликнул он и хотел было преподать заносчивому собеседнику урок, но тут раздался грозный оклик Паоло:

— Довольно!

— Но…

— Довольно, я сказал!

Людовик никогда не спорил с другом; умолкнув, он довольствовался тем, что сверлил проводника гневным взглядом, который, впрочем, не произвел на того никакого впечатления.

— Здесь я должен завязать вам глаза, — сказал он. — Надеюсь, возражений не будет?

— Ну что за фарс! — прошептал Людовик. — Повязки на глаза!..

— Да можешь ты помолчать или нет! — гаркнул на него Паоло.

Он наклонил голову, и араб натянул на нее капюшон бурнуса и для надежности перевязал его тесьмой, в результате чего юноша напрочь лишился возможности что-либо видеть. Подобные же меры безопасности были предприняты и в отношении присмиревшего Людовика.

Спешиваться друзьям не пришлось.

— Обнимите верблюдов за шею, — приказал проводник, — и слегка их пришпорьте. Я поведу их за собой.

— Да мы ж так и свалиться можем! — жалобно заметил Людовик. — Что за баран придумал нас ослепить!

Тем не менее он подчинился.

Животные двинулись вперед рысью.

По прошествии четверти часа араб скомандовал вторую остановку и посоветовал:

— А теперь — не шевелитесь!

Внезапно Людовик воскликнул:

— Ну вот! Так я и думал: здесь люк; чем-то напоминает поворотные круги в театре.

И действительно, животные и всадники вдруг начали уходить под землю.

Погружение длилось не более минуты.

— Можете снять капюшоны, — приказал гид.

Людовик прошептал:

— Сейчас увидим декорации.

Развязав тесьму, он откинул назад капюшон и открыл глаза — и ничего не увидел.

Их окружала кромешная тьма.

Внезапно все вокруг осветилось огнем; вспыхнули тридцать факелов, которые держали в руках негры.

При свете этих факелов молодым людям показалось, что они очутились в подземном городе, судя по архитектуре домов, очень древнем.

Паоло, коему доводилось видеть Помпеи, обнаружил некоторое сходство между улицей, на которой находился теперь, и той, по которой входил когда-то в античный город, раскопанный из-под пепла, что пролил на него Везувий.

По широкой улице, на которой они оказались, кортеж шел более четверти часа.

Одни монументы сменялись другими — величественные, прекрасные, грандиозные, внушающие невольное восхищение, будоражащие разум, сверкающие позолотой, мрамором, мозаиками, в которых отражалось пламя факелов.

Ни малейшего следа разрушения.

Все гладкое, блестящее, лощеное, словно город этот и не был построен пятнадцать или шестнадцать веков назад.

Особенно поразило друзей то, что, устремив взоры вверх, они не увидели никакого свода; если таковой здесь и имелся, то был поднят на высоту, недоступную человеческому глазу.

Наконец кортеж остановился перед одним из самых роскошных строений чудесной улицы.

На ступенях портика, с факелами в руках, застыли в немом ожидании десятки невольников-негров, мужчин и женщин; на пороге, в пурпурной мантии, стоял Иаков, которого спокойно можно было принять за какого-нибудь римского патриарха или пожилого консула великого города.

— Добро пожаловать, — промолвил он с улыбкой, — и спасибо за то, что приехали.

И, проводив гостей в атриум, он передал их в руки слуг.

Те были рады угодить.