Золотой корсар

Брюнетка, как и все неаполитанки — кожа ее, впрочем, была столь же светла, как и ее белоснежное платье, — она была восхитительна в своем развевающемся пеньюаре.

Не менее привлекательной показалась Паоло и служанка.

Парижанка — это всегда видно с первого же взгляда, — превосходно вышколенная, почтительно фамильярная в обращении с хозяйкой (которая, вероятно, посвящала ее во все свои тайны), но тем не менее ни на секунду не забывавшая о своих обязанностях горничной, она, судя по всему, была для этой знатной дамы идеальной камеристкой.

У нее было миловидное личико и вьющиеся золотистые волосы под белым чепцом; от ее изящных, обтянутых белыми чулками ножек невозможно было отвести взгляда.

Паоло — а в подобных случаях интуиция его никогда не подводила — тотчас же предположил, что он попал в дом женщины светской, но легкого поведения… титулованной куртизанки.

С нарочитой небрежностью та опустилась на шезлонг, служанка зажгла дюжину благовонных свечей, и Паоло смог в полной мере насладиться зрелищем этого безукоризненного тела, представшего теперь перед ним во всей красоте его контуров и очертаний.

Камеристка распустила волосы госпожи и принялась неторопливо расчесывать их черепаховым гребнем.

— Какая досада! — проговорила молодая женщина. — Второй туалет за вечер! А мне так хорошо лежалось…

И она тяжело вздохнула.

Наклонив голову, она несколько секунд изучала свое очаровательное личико в зеркале, а затем промолвила:

— Да, я красива меня любит король, и страстно желают все его придворные, но чего мне это стоит?.. Я так несчастна, что плакать хочется…

И после нового, более продолжительного, более глубокого, преисполненного еще большей тоски вздоха, она продолжала:

— Я уже почти уснула… Мне снился такой чудесный сон, что я чувствовала себя почти счастливой… Но тут вдруг раздались эти крики, начался пожар, мрачная молва поползла по улицам, и сон мой оборвался…

— Этих карбонариев, столь непростительным образом разбудивших госпожу герцогиню, следовало бы вздернуть!

— Каких еще карбонариев?

— Тех, мадам, что подожгли все эти дома на улице Палермо.

— Так в том, что город едва не сгорел, винят либералов?

— Ну да, мадам. А вы что, не знали?

— Ах, Люсиль, что я могу знать? Я здесь всегда одна. Король навещает меня раз в неделю. Ах! Надоедливым его величество никак не назовешь. Но это одиночество!.. Как это тяжело — быть любовницей короля Франческо!.. Никаких тебе развлечений! А ведь когда-то… Но то время прошло… Знаешь, Люсиль, пока ты болтала с проходившими мимо солдатами, узнавала свежие новости и удовлетворяла свое любопытство, выслушивая последние сплетни, я в одиночестве стояла на балконе и рассеянно смотрела на эти огни, как смотрят на кратер Везувия после двух месяцев его извержения, когда сил уже нет его видеть…

— Но госпожа герцогиня не всегда ведь так одинока, как утверждает… Господин Гаэтан…

— Ах, бедняжка, ты даже не представляешь, о чем говоришь! — с досадой в голосе воскликнула молодая женщина и тут же, резко повернувшись, продолжала: — Мне нечего от тебя скрывать, Люсиль, надеюсь, и тебе тоже, так поговорим же начистоту, дитя мое. Тебе отлично известна причина моей печали, пусть ты этого и не показываешь; даже не пытайся отрицать этого…

— Мадам…

— Бог ты мой! Знать тайны госпожи — твое право, дитя мое, и я за это на тебя не сержусь.

— Если госпожа герцогиня позволит, то я хотела бы заметить, что мне известно отнюдь не так много, как она полагает; я, конечно, видела, что граф Гаэтан ей не нравится, но так и не смогла понять, почему.

Глядя в зеркало, герцогиня отслеживала все выражения, которые проявлялись на лице горничной.

— Хитрюга! — сказала она, улыбнувшись. — Втереться в доверие и внушить симпатию для вас, французов, — плевое дело. Ладно, я все тебе расскажу. Возможно, ты сможешь мне помочь. Когда я пожелала взять в услужение француженку и заинтересовалась тобой, меня предупреждали, что ты — та еще плутовка; надеюсь, в том, что касается подобных интриг, ты окажешься хорошей советчицей. Слушай.

Тяжело вздохнув, герцогиня продолжала:

— Ситуация такова. Король, девочка моя, находится сейчас в том возрасте, который не позволяет ему быть тем, кого вы, парижанки, называете желанным любовником. Камеристка вряд ли предаст свою госпожу, скорее она будет заинтересована в том, чтобы наставить рога мужу или же тому, кто занимает его место, поэтому скажу не таясь: раньше мне очень нравился старший брат Гаэтана, открытый, надежный молодой человек, настоящий рыцарь; когда король не приходил, он умел доставить мне удовольствие. Но бедный мальчик сломал шею, упав с лошади, и это стало для меня ужасным несчастьем. Мои письма к нему оказались в руках его брата, тщеславного подлеца, ничтожества, изображающего из себя дворянина; должно быть, у них с Гаэтаном были разные отцы; вероятно, его мать изменяла мужу.

Служанка улыбнулась.

— Если госпожа герцогиня позволит, — сказала она, — здесь я с ней не соглашусь.

— Вот как? И почему же?