Золотой обруч

Не сон, а почти только мысль о далеком сыне. У нее не было точного понятия о расстоянии, отделявшем ее от сына, и она не могла представить себе те страны, те места, где он находился.

Мысль ее словно перелетала через бездну пустоты. Она начинала свой путь отсюда, от лачуги, потом шла вдоль здешней реки и по здешним холмам. Марет шагала то вверх, то вниз по берегу реки — сотни, тысячи верст. И чем дальше она уходила, тем призрачнее становился мир. Окрестности сливались в одно туманное облако, деревья стояли словно синие столбы, река сверкала золотой полосой, в небе свивалась туманная кудель. Лишь одно было реально среди этих сказочных земель — это ее сын.

Она знала, что он простой солдат, но все казалось ей огромным. Она видела, как он, словно древний военачальник, проезжает мимо бесчисленных полков. Она видела, как он протягивает руку и легионы, словно волны, катятся по мановению его руки. А потом он победителем вступал в чужие города, подобные сверкающим на солнце хрустальным лесам.

В глазах Марет сын становился все больше и больше, словно продолжая расти все эти годы войны. Но чем больше он вырастал, тем меньше, казалось, становилась сама Марет. Она сморщилась, точно кудель, и весила не больше куклы. Она сгорбилась, словно смиренный карлик, полный любви.

Но несмотря на величие и мощь сына, несмотря на собственное ничтожество и бессилие, Марет не переставала жалеть его. Он был так далеко, что она еле видела его. Весь мир был открыт перед ним — и все же он страдал от голода и жажды. Он был богат, как король, и все же спал на голой земле. Его обжигало солнце, мочил дождь, ледяные ветры заставляли его дрожать. Тогда Марет готова была пройти тысячи верст, сквозь огонь и воду, чтобы склониться над ним и своим старым телом защитить его, словно дитя в колыбели.

Но еще более тяжкие горести терзали сердце Марет.

Она видела сына раненым, больным, умирающим. Она видела его забытым на чужих полях, истекающим кровью и слабым голосом, взывающим о помощи. И Марет рвалась к нему на помощь, но ноги ее словно прирастали к земле, она бросалась и металась, пока не просыпалась с криком.

И, проснувшись, она не понимала, чей голос только что слышала; голос сына Якоба, свой собственный или голос путника, который там, на другом берегу реки, сквозь осенний ветер вызывал лодку.

Она быстро выходила, а у реки ей встречался лишь незнакомец, возвращавшийся с ярмарки, странствующий еврей с шарманкой или запоздалый житель деревни. Но заплаканные глаза ее не видели того, кого она ждала.

А солдаты все чаще переправлялись через реку, иногда даже по нескольку человек в день. Одни шли с этого, другие с того берега реки, чаще всего поодиночке, а подчас небольшими группами. Все они возвращались с полей сражений, бородатые и огрубелые. Одни ругались и хвастали, другие были молчаливы, подавлены. Третьи тащили на спине узлы или вели усталых лошадей, в чьи вьюки были напиханы шелковые ткани, кожи и драгоценности. Но были и такие, что с трудом ковыляли или, забравшись на крестьянскую телегу, сидели там, положив возле себя костыли, надвинув шлем на заострившийся от болезни нос.

Марет жадно вглядывалась в их лица, как бы стараясь прочесть на них какую-то необъяснимую тайну. Потом она, перевозя солдат через свинцовые волны реки, начинала расспрашивать про войну.

Но никогда она не слышала ничего такого, что имело бы отношение к ее сыну. Потому что война простиралась от одного конца земли до другого и количество тех, что участвовали в ней, было неисчислимо, как песок на морском берегу.

Одни рассказывали о долгом сидении в сырости бескрайних лесов и болот, другие о неимоверно трудных переходах по диким горам. Только одно было у всех общее: гнев, озлобление и проклятия войне.

И все они покидали фронт. Одни с оружием, другие — бросив его, одни крадучись, другие — грабя и насилуя.

Они не хотели больше видеть войну, они были сыты ею! Пусть идут воевать те, кто до сих пор сидели дома, пусть идут и дерутся, а они больше не желают! И они плевались, рассказывая о пережитых ужасах и страданиях. Марет слушала все это, и сердце ее дрожало от страха.

Она и половины не понимала из услышанного, как не понимала и сложных ходов войны. Все это представлялось ей каким-то чудовищным вихрем. Только одно было ей ясно: война, продолжавшаяся годами, приходит к концу. И она стала ожидать, что ее сын вернется так же внезапно, чужой и страшный, но вместе с тем любимый, как были любимы своими матерями и другие солдаты.

Она считала годы, месяцы и дни: много прошло времени с тех пор, как сына забрали в рекруты. Это было задолго до войны, да и сама война продолжалась уже несколько лет. И она вычислила, считая по пальцам: с того времени прошло семь лет. Семь лет! Она вздохнула, и на глазах у нее выступили слезы, вдобавок к ранее выплаканным неисчислимым слезам.