Золотой раб

Ее черные глаза, казалось, кто-то силой поднимает к нему. Глаза сухие и лихорадочно яркие. Она перестала дрожать, но он чувствовал, что внутри она напряжена.

– Я думала, тебя убили, – бесцветным голосом сказала она.

– Нет. Меня послали на ферму к югу отсюда. Я сбежал. Теперь мы отправимся домой.

– Эодан…

Холодными мягкими руками Викка отвела его руки. Вернулась к стулу, на котором сидела, когда он вошел. Снова села, опираясь на одну ручку, и посмотрела на пол. Изгиб ее бедра и талии, опущенная голова вызывали у него резкую боль.

– Эодан, – наконец удивленно сказала она. Посмотрела на него. – Я убила Отрика. Я сама его убила.

– Я видел это, – ответил он. – Я тоже так поступил бы.

– Флавий привез меня сюда, – прошептала она.

– Ты не хотела этого, – сказал он с трудом: что-то в горле мешало тему говорить.

– Только одно давало мне силы жить – сказала она. – Я думала, что ты мертв.

Эодан хотел обхватить ее одной рукой и вывести отсюда, держа в другой руке горящий факел; он поджег бы весь мир и плясал в свете его огня. Но вместо этого подошел к ней и сел на пол, так что она могла смотреть на него.

– Викка, – сказал он, – это я виноват. Я привел тебя в эту землю печали; когда мы поженились, я мог повернуть свой фургон на север. Я позволил римлянам одолеть себя. Я даже оставил тебе свой долг – освободить нашего сына. Гнев богов на моей голове, а не на твоей.

– Думаешь, мне не все равно, что делают любые боги? – спросила она.

Неожиданно она заплакала, но не как женщина, а как мужчина, большими кашляющими всхлипываниями, которые расширяют ребра и заставляют выдвинуться челюсти. Так воют кимврские волки, когда оплакивают своих убитых. Фрина шагнула к двери и выхватила свой кинжал, но никто не вошел. Наверно, подумал Эодан, здесь привыкли слышать плач новой наложницы Флавия.

Викка неуверенно протянула к нему руку и провела по его рту.

– Ты поцеловал меня! – воскликнула она. – Посмотри, что ты поцеловал. – Он увидел размазанную краску. – Хозяину нравится, когда я крашусь. Я хотела доставить ему удовольствие.

Эодан сидел молча.

Викка заставила себя успокоиться. И наконец сказала, задыхаясь и запинаясь:

– Он привез меня сюда. Он оставил меня одну… на много дней… пока я не выплакала все слезы. Наконец он пришел. Он говорил со мной ласково. Предложил мне свою защиту, если… если… я должна была попросить его пронзить мне сердце копьем. Я не сделала этого, Эодан. Я ответила на его доброту.

Он представлял себе много вариантов ее ужасной судьбы. Но такого не ждал.

– Уходи, – сказала она. – Уходи, пока еще темно. У меня есть деньги, я отдам тебе все, что у меня есть. Оставь это место человеческой смерти, уходи на север и поставь мне камень памяти, если захочешь… Эодан, я мертва, оставь мертвых в покое.

Она отвернулась, глядя в ночь. Он медленно встал и подошел к Фрине.

– Ну? – спросила гречанка. – В чем дело?

Голос ее был жестким, почти презрительным; Эодана он обжег, как хлыстом.

Он сдержал свой гнев на нее: этот гнев немного смягчил боль, причиненную Виккой.

– Она отдалась Флавию.

– А чего ты ожидал? – спросила Фрина, холодная, как зима. – Одно дело пасть на собственный меч в жару битвы – совсем другое быть одинокой пленницей и получить первые ласковые слова за много недель. Римляне давно приучились обуздывать душу.

– Ну… – Эодан ошеломленно покачал головой. – Дело не в этом. Я ничего другого не ждал. Слишком много видел захваченных женщин… Но сейчас она не хочет уходить со мной, Фрина!

Гречанка посмотрела на Викку, сидевшую с лицом, закрытым волосами. Осмотрела одежду, драгоценности и все остальное, к которому слеп мужчина. И кивнула.

– Твоя жена сказала, что она не просто подчинилась, – сказала она Эодану. – Она старалась понравиться Флавию. Она хотела этого.

Он вздрогнул.

– Ты ведьма?

– Всего лишь женщина, – ответила Фрина. – Эодан, подумай, если ты на это способен. Она верила, что ты умер, верно? Я слышала зимой сплетни в хозяйстве. А Флавий мужчина, и в этой женщине была жизнь, эта жизнь привлекла тебя сюда к ней в самую пасть волка! А что бы ты хотел, чтобы она делала?

Фрина так топнула, что пол задрожал. Из-под коротких мальчишеских волос она смотрела на Эодана. И ее презрительный взгляд обжигал его, как хлыстом.

– Она чувствует, что предала тебя, потому что добровольно целовала Флавия. Она отправляет тебя отсюда, а сама останется в клетке и будет дожидаться, пока она ему надоест и отправит ее в бордель; там она умрет, и ее труп выбросят в Тибр. И она обрекает себя на это по единственной причине: чтобы остаться живой женщиной! А ты, похотливый, орущий, самодовольный мужчина, думаешь, что можешь просто уйти от нее, как она просит?

Фрина схватила вазу и бросила ее на пол, ваза разбилась.

– Уходи, – сказала она. – Уходи, и пусть Эриннии заберут тебя, потому что я с тобой покончила!

Эодан долго переводил взгляд с одной на другую. Потом сказал:

– Забудь все, что я говорил о том, как благодарен тебе.

Он подошел к Викке, встал за ней, откинул ее голову и погладил.