Золотой раб

– Хватит этой болтовни! – проворчал Тьёрр. – Я разбросаю по палубе мозги того, кто еще заговорит!

– Привет вам, вольные морские странники, – произнес Флавий и отступил в сторону.

Фрина оставила ведро, тело ее блестело на бегу; он схватила Эодана за руки, и ее руки казались принадлежащими какой-то речной нимфе. Эодан снова вспомнил холодный лес на севере, когда он был маленьким, а мир казался удивительным.

– Эодан! – воскликнула Фрина. – Не делай этого!

– Но он хотел…

– У него не вышло. И даже если бы вышло, восстановило ли бы это то, что я потеряла бы? Эодан, пострадала я, и мне выносить приговор.

Неожиданно Эодан почувствовал страшную усталость. «О, великий темный Бык, пошли мне сон! «Он сказал Фрине:

– Мы, кимвры, устанавливаем за это цену кровью. Что ты хочешь, чтобы я сделал с этим животным?

Фрина посмотрела на Квинта, увидела, как в ужасе поднимается и опускается его грудь.

– Отпусти его, – сказала она. – Он больше не причинит мне вреда.

Квинт упал на колени.

– Я твой раб, великая богиня милосердия, – всхлипывал он.

Эодан резко сказал:

– Если бы ты молчал, я отпустил бы тебя без наказания. Но ты слишком много говоришь. Десять хлыстов!

Викка поджала губы.

– Ты слишком мягок, Эодан, – сказала она. – На твоем месте я бы прибила его к рее.

Он сдержал жесткий ответ и отошел от нее.

Занимаясь необходимой работой, он слышал, как Флавий говорит одному из членов экипажа:

– Это правда: восставшему рабу ее сохранят жизнь. Но этот случай необычен. У меня есть влияние, и, конечно, в случае мятежа… хм … допустим, выяснится, что несколько верных душ были еще раньше освобождены и под этот закон не подпадают. Очень многое будет зависеть от моих показаний как гражданина Рима.

Эодан подумал, что ему готовят новые испытания. Но такие разговоры он может прекратить, только если всем на корабле отрежет языки. Да чтоб они сгорели! Он будет делать то, что должен, а остальное зависит от судьбы, которую он навлек на себя.

XII

Утром они повернули на восток. Ветер слегка сменился, помогая им хотя пришлось достать запасные весла и посадить десять человек грести. Эодан думал отправить на какое-то время в яму Флавия. Посмотрел на Фрину, которая сидела и задумчиво смотрела в сторону Египта, и решил, что она сочтет это недостойным поступком.

Около полудня вышла Викка. Она надела свежее платье и голубую паллу [Палла – древнеримское женское одеяние в форме четырехугольного пледа. – Прим. пер.]; она шла к ее освещенным солнцем локонам. Викка посмотрела на море, которое блестело сотнями оттенков голубого и зеленого, пенилось, кричало и фыркало под небом из светлого хрусталя. Ветер свистел над краем мира и привлекал кровь к ее щекам. С тех пор как они пересекли снега Альп, Эодан не видел ее такой прекрасной.

Он подошел к ней и сказал, стараясь сохранить спокойствие:

– Надеюсь, ты снова чувствуешь себя собой.

– О, да. Я уже привыкла к переездам. – Викка улыбнулась ему, застенчиво, как ребенок, и он вспомнил, что ей в конце концов не больше восемнадцати зим. – Сегодня прекрасный день для путешествия. Мы словно летим на большой птице.

Он снова ощутил надежду. Потер подбородок – не нужно торопиться – и сказал:

– Да, думаю я мог бы стать корабельщиком а не укротителем лошадей. Когда вернемся на север, начнем строить настоящие корабли. Я с детства помню только лодки. Думаю, я мог бы научить их строителей кое-чему новому.

Ее радость слегка померкла.

– Ты действительно хочешь вернуться в Химмерланд? – спросила она.

– Если не в то же самое место, то где-нибудь поблизости, – сказал он. – Помню, отец говорил о племенах недалеко на востоке, о готах и свеях. Сильные здоровые люди и говорят на языке, который мы понимаем. Но я предпочел бы быть среди своего племени.

Она опустила голову и прошептала:

– У них здесь есть высказывание о том, что ничто человеческое им не чуждо.

– Ты бы охотней осталась в Риме? – спросил он, задетый.

– Давай не говорить об этом, – попросила она. Она подняла руку к его подбородку, щетинистому после двух дней без бритья. И когда коснулась его, он словно ощутил боль. – Ты выглядишь так забавно, – улыбнулась она. – Черные волосы и желтые бакенбарды.

– Спасибо, – сказал он, сдерживаясь. – Фрина сказала, что краска бледнеет, так что мне лучше побриться.

– Как Фрина оказалась с тобой? – спросила Викка чуть небрежней, чем следовало.

– Она прислуживала матроне на ферме, жене Флавия. Мы узнали друг друга.

– Насколько близко?

Брови Викки изогнулись.

– Она мой друг, – сердито ответил он. – Ничего больше.

– Корделия сука, – сказала Викка, покраснев, – но у ее служанок сравнительно легкая жизнь. Почему Фрина оставила ее?

Эодан ощетинился.

– Она хотела свободы. У нее душа мужчины.

– О, – сказала Викка. – Одна из этих.

Он в гневе сказал:

– Ты слишком набралась грязи в Риме. Поговорим снова, когда укоротишь свой язык.

Он оставил ее смотрящей ему вслед и прошел вперед

– Нагрей мне воды! – рявкнул он.