Золотой скарабей

Миновав липовую аллею, старушка привела гостя к себе: как не покормить человека с дальней дороги? А потом и к барскому дому.

Читатель, конечно, догадался, что это была усадьба поручика Спешнева, который прошел Семилетнюю войну и привез с собой португальскую смуглянку. Не только читатель, но и хитрая старушка догадалась о чем-то, только виду не подала. Что касается храброго поручика, то он в немолодые уже годы вновь отправился на войну, на этот раз с турками, и – увы! – был убит.

С того времени от горя или от безделья супруга его, Авдотья Павловна, научилась читать и находила в книгах утешение. В моду вошли сентиментальные романы, и она читала их, порой заливаясь слезами. Полюбила этот чувствительный стиль, эти печальные истории про обманутую любовь и измены. Ну как без слез читать этакие, к примеру, строки: «…Нежная краска стыдливости залила ее лицо, и после приятного поклона, за который он отдал бы полжизни, Софья потупила глаза… С бьющимся сердцем и огненным чувством смотрел он на нее и терялся в приливе чувств. “Софья, вы желаете, чтобы я был мертв? – сказал он. – Я успокоюсь и навечно исчезну с ваших глаз”…»

Трудно узнать в такой расплывшейся, слезливой женщине барыню, которая некогда в гневе своем извела молодую смуглянку и велела подбросить Москве ее младенца. (Уж не эта ли сердобольная старушка и выполняла то поручение?) Могло ли произойти подобное разительное изменение в характере, могла ли Авдотья Павловна стать чувствительной читательницей сентиментальных романов? Такие несообразности возможны, часто рационализм соединяется с чувствительностью, а тиранство, грубость – с мечтательностью и внутренним идеализмом.

В тот самый момент, когда к Авдотье Павловне вошла старушка, барыня как раз закрыла книгу и повернулась к двери.

– Чего тебе?

– Барыня, сказывали вы как-то, дескать, желали бы патрет Петруши заказать, наследника. На кухне у меня пришлый человек, мазилка. Желаете, так призову…

Авдотья Павловна, еще во власти романа, оживилась:

– Живой, настоящий, и умеет это? Давай его сюда.

Она строго осмотрела вошедшего и, похоже, осталась довольна. Кудряв, черняв, статен, румянец во всю щеку. Не без приветливости спросила:

– Живописец? Ремеслом сим промышляешь?.. Много ли берешь за одно лицо?

Выслушав ответ, поджала губы, полюбопытствовала:

– Откуда и куда путь держишь?

– А цель моя – посетить одного здешнего помещика.

Авдотья Павловна смотрела милостиво, еще не обсохли на ее щеках слезы после чтения романа. Однако одного ли только романа? Героиня книги Софья родила младенца и подбросила его чужим людям. Это вызвало у барыни воспоминание о своем грехе: что сделалось с тем младенцем, которого она невесть куда выбросила – в жизнь ли, в смерть ли? Она долго молчала, наконец, окрепнув лицом и сердцем, рассеянно уточнила:

– Какого помещика думаешь посетить?

– Львова Николая Александровича, – отвечал Михаил.

– Что-о-о? – Рассеянности как не бывало, барыня поднялась во весь рост. – Того самого?

– Не знаю, что вы имеете в виду, – смиренно сказал Михаил.

– Да знаешь ли ты, что нет никого хуже его? Дрова жечь не велит, мол, есть какой-то торф, уголь наш, не аглицкий. И гордец на всю губернию. Крестьян сгоняет дома земляные строить, глиняные. Ох, прости Господи! Теперь-то его наказал Господь: говорят, лежит недвижим…

Михаил не мог стерпеть слов невежественной барыни, не удержался и дал ей полновесную отповедь.

– Вот и едь, едь отсюда. А нам такие люди не надобны. Видали мы таких мазилок. – У нее даже задрожали щеки.

Михаил заторопился.

– В какой стороне его имение?

– А-а, не хочу и говорить! – крикнула Авдотья Павловна. – Язык до Киева доведет дурака.

«Ну и тетёха», – подумал Михаил, покидая дом, в котором, возможно, когда-то он был произведен на свет. Да и не помнил он того дома, не помнил и ту, что когда-то приказала выбросить его, как щенка. Не узнал, и слава Богу! Дом – не тот, где родился, а тот, где воспитался.

Сгорбленная старушка все же дождалась его в липовой аллее и показала, в какой стороне деревня Черенчицы, принадлежавшая Львову.

В пути наш герой набрел еще на один помещичий дом. Там его приняли с распростертыми объятиями и упросили изобразить все семейство. Михаилу пришлось немало потрудиться, чтобы усадить и написать бабушку, деда, родителей, их большеглазого сына и девчушку с косами. Целую неделю прожил он в усадьбе, его кормили, поили, еще и денег на дорогу дали. А он? Фамилии своей под картиной не оставил, поблагодарил, поклонился и зашагал дальше…

Последуем же и мы за неутомимым странником. Ни единому слову той «тетёхи» он не верил, однако волнение не утихало, надо было поторапливаться. В дороге мысли были о Машеньке, о Львове, о любви их великой. К деревне Черенчицы приближался он в самом возвышенном состоянии духа.

Дело шло к вечеру. Впереди чернел лес, сквозь него рубинами полыхало закатное солнце. Буйствовали птицы.

Тем печальнее оказалась представшая в имении картина.

Никто не вышел навстречу гостю. По двору бегали дети, предоставленные самим себе. Дворовая девка, нечесаная и сердитая, покрикивала на мальчишку.