Золотой скарабей

Послышался шум – видно, неподалеку протекала река. Михаил опять протер глаза – среди косматых елей, на лужайке померещились – въявь или во сне? – черные фигуры, они прыгали, носились вокруг елки. Африканские негры? пантеры?.. В дикой пляске, словно бесы, они скакали под звуки целого оркестра!

К природному оркестру примешивались еще иные звуки – звон металла. Уж не золото ли подбрасывают руками эти фантастические существа?

Тут почему-то в воображении Михаила всплыл стряпчий, так похожий на графского дворецкого. Или это дворецкий, похожий на стряпчего, что переписывал завещание Демидова.

Взглянув на небо, Михаил даже перепугался. Храбрый среди пиратов в морях и странствиях, он покрылся тут пóтом. В небе множество чертенят, бесенят – и они качают что-то огромное, похожее на гамак!.. Уж не главный ли то бес, сатана?

И тут он разобрал слова, доносившиеся сверху: «Скорее, скорее! Хозяин ждет! Работайте, лилипуты, пока спят великаны! Наше спасение – золото, золото, золото. Мы отольем золотого коня нашему господину». И бесенята опять закружились с визгом и криками, взявшись за руки, понеслись в бешеной пляске по небу. Дикие телодвижения сопровождали их танец. «Да здравствуют император мира – и мы, его рабы!»

Мишель дрожал. Что с ним? Никогда такого не бывало! Конечно, он – потомок португальской женщины и русского солдата – был гремучая смесь, но все же…

Еле дождался утра наш странник. А утро – опять, как там, под Тверью, ясное и невинное…

Можно было продолжать путь. Однако более уже Мишель не ночевал в стогах сена.

Следующая остановка его была близ Уфы, в трактире. Мишель стыдил себя: что с ним, в самом деле? К чему такие страхи? Разве желал бы он, как бес, найти самородок и устроить райскую жизнь? Разве не мыслил о школе черчения-рисования для сельских ребятишек?

Желал ли он, как бес, найти самородок золота или, как праведник, исполнить завет Демидова о великом кресте в память погибших?..

Он уже был далеко от Москвы, на окраине Казани, в монастырском подворье – именно в таких обителях предпочитал теперь ночевать, прежде чем пускаться в путь дальше.

Добравшись до Уфы, остановился на постоялом дворе, у трактирщика. Написал его портрет, получил хлеб и кров, жил недели две, наблюдая за людьми. Перед ним проходили постояльцы, странники, работники угольных, медных, железных рудников. Иных он зарисовывал в альбоме карандашиком: пригодится, напишет и картину настоящую, красками.

Бывали вечера карточные – собиралась компания, играли в «трынку». В памяти всплывали пиратские игры, опыт, и ему везло. Вскоре молва о художнике-мазилке разнеслась окрест. Появилась гадалка, она вглядывалась в его лицо, колдовала: «След рода нездешнего на твоем лице…», «Искра в тебя попала, теперь не даст покоя до самого конца», «Не насытиться тебе днями отпущенными, однако конец твой печален».

…Однажды вечером разверзлись небеса и полил дождь. Вошли-ворвались в трактир двое в измокших плащах и, сев в дальнем углу, велели подать им еду. Михаилу стало не по себе. В полутьме он не мог разглядеть их лиц. Однако почувствовал беспокойство. Что-то знакомое почудилось в мрачных взглядах из-под капюшонов. Но откуда здесь быть тем, кто за ним охотится? Иголку в стоге сена легче найти, чем его на необъятных просторах российских. И все же одного из двоих он разглядел: кривой, словно турецкая сабля, нос, бакенбарды.

Карточная «трынка» между тем продолжалась, Михаил выигрывал. Уж не задумали ли мошенники отобрать у него этот выигрыш? Да ведь игра-то по копеечке, и играет он с отставным офицером, незлобивым, даже добродушным, который шутит: «К дуракам-то Господь милостив… Всяк молодец на свой образец».

«Капюшоны» мрачно посматривали на игроков.

Дождь наконец кончился, и Михаил с осторожностью двинулся в свою каморку, ни на кого не оглядываясь. В каморке был холод. Он ждал, когда хозяин истопит печь. Лежал в кромешной темноте и перебирал свою жизнь: как рисовал того пирата за картами, как перерисовывал рисунки из альбома Андрея, как учила его Элизабет. И она, и Андрей работали истово, а друг его сказывал: «Чем более будем с тобою писать-работать – тем радостнее станет наша жизнь».

Когда прощались, снял со своей головы спасительную кожаную шляпу, перекрестил его и сказал: «Прощай, друг. Помолись, если умеешь». Еще бы не умел Михаил! Он обнял товарища и страстно воскликнул: «Храни нас Бог!» И еще вспомнил: «В Евангелии от Матфея есть притча о рабе, закопавшем свой талант. Ты-то уже показал свой дар, авось и я когда-нибудь сподоблюсь».

Хозяин все же истопил печь, и в каморке чуть потеплело. Только тогда Михаил уснул.

Проснулся он внезапно – примерещилось или в самом деле звякнул хилый крючок на дверце?

В ту же минуту на него обрушились тяжелые кулаки. Он не успел понять, что происходит, а ему уже связали руки и заткнули рот. Какие-то люди принялись лихорадочно перебирать его вещи. Холщовую сумку отбросили, а баул поднесли к окну – там светила луна – и принялись перетряхивать.

– Где бумага? Куда дел? Говори, пока живой!