Золотой цветок - одолень

Из бойницы новой побеленной церкви был виден весь Яицкий городок. Отец Лаврентий разомлел от сытости, тепла, радости и великого приобщения к судьбе казацкой земли. У чистого колодца бабы гутарили. Устин Усатый сидел на чурбаке возле селитроварни. Мимо храма прошла трижды Вера Собакина. У плетня Сенька-писарь размахивал своими по-девически белыми руками перед Дуней Меркульевой, что-то говорил ей ухитрительно, улыбался, изысканно расшаркивался. Кузьма и Ермошка от причала до кузни глыбы красной руды таскали. Груня Коровина своего Хорунжонка выказывала, за ручку по травке водила. Золотого блюда на дереве пыток не было. Кто-то украл позапрошлой ночью. И ведьма-знахарка найти не могла, отказалась искать.

Давно вернулся с посольством из Москвы атаман Меркульев. Присоединился Яик к Руси добровольно. Грамота царская с печатью о льготах казацких висела в казенной избе на дуване. Мухи грамоту засидели. Купец Гурьев крепость возводил в устье реки, загородил пушечно выход в море. И учуг в устье поставил, загородил дорогу рыбе. Но полк Хорунжего разорил гурьевский учуг, побил рыбаков. Гурьев едва ноги унес в Астрахань. В тот же год по велению государя Михаила Федоровича ходили яицкие казаки в далекий поход на Смоленск. Полковник Скоблов возглавлял отряд. Но русские войска не могли взять города. Овладел было Скоблов северной башней, да дворянские сотни не поддерживали его. И побили вороги казаков и погиб храбрый Скоблов.

Вместе с Меркульевым из Московии пришел в Яицкий городок полк стрельцов. За два-три года стрельцы все переженились на казацких юницах. Первым обвенчался сам полковник стрелецкий — Прохор Соломин. Олеська Меркульева стала его женой. Вскоре поплыли павами под венец Оксана Буракова, Варя Телегина, Злата Блинова, Нийна Левичева и другие девки. А шинок Соломона хирел. Торговый лабаз завлекал казаков дешевизной. И Богудай Телегин лавку открыл. Грызлись торгаши, вредили друг другу. А бабы шинок Соломона дважды поджигали, требовали запрет на винопитие. О тот же год, когда хвалебные молебны справляли по рождению наследника — царевича Алексея Михайловича, приходили послы в Яицкий городок от кызылбашей и турецкого султана. Пытались они разрушить единение казаков с Москвой. Меркульев дары заморские принял, раскошелился ответно. А ушли послы попусту, выпроводили их ласково. Однако не токмо это радовало отца Лаврентия. Главное — не по дням, а по часам крепла и очищалась вера русская, христианская. И раскрывалось возвышение веры не в подношениях церкви, как ранее, не в молитвах даже, а в исповедях прихожан. Когда-то самое большое раскаяние было в признании о краже, прелюбодеянии. В убийстве и других опасных преступах никто и никогда не каялся. А в прошлом году призналась Скворчиха, что хату Ермошки спалил ее погибший муж. И Зоида в этом же плакалась, будто она подожгла дом Ермошки. Кто же из них? Сами себя почему-то оговаривают. Мокриша на исповеди скулила: мол, не могу жить, отравила-де я есаула Скворцова, яду бросила ему в жбан с квасом. Но не по хотению злодейство совершила, а по наущению матушки Поганкиной. Ох, тяжки грехи человеческие! Донимала на исповедях более всех Верка Собакина.

— Вчера согрешила я с Меркульевым. Вот так это было, значится, — начала она быстро раздеваться.

Протопопа жаром обожгло, воспылал он страстью мгновенно, с великим трудом удержался:

— Оденься, блудница! Прикрой телеса! Гореть будешь в геенне огненной! Молись! Кайся!

— А я с тобой хочу согрешить, батюшка. Ты мне по ночам снишься. Ты мне люб.

— Изыди вон, грешница, — вытолкал из храма соблазнительницу отец Лаврентий.

Юница ведь, семнадцати лет не исполнилось. Говорят, развратила ее Зоида. Да и отец у Верки был республикиец поганый. А красноглядна девка, за мгновение привораживает, горячит. Любого святого в жеребца оборотит. И сколько ни плюйся, ни отмахивайся — притягивает, не дает мыслить по-святому.

Отец Лаврентий опустился на колени, начал молиться усердно. А поднял голову — вот она! Проскользнула в храм божий. Верка сбросила во мгновение платье, заулыбалась:

— Не боись, отец Лаврентий. Я не озорую. Я в сам деле хочу быть твоей. Ты мне взаправду люб. Надоели мне животные. Все скоты. А у меня душа мятежна, просит святого, чистого!

Отец Лаврентий ответил строго:

— Жена моя помере. А священник не может иметь вторую жену.

— Так ить я не напрашиваюсь в попадьи! Возьми меня в кухарки. У тебя очи, аки божьи васильки. Ей-богу, ты мне люб. Я буду верной тебе. Ты один будешь у меня!

«Кто ж победит? Вера Собакина или вера Христова?» — заколебался отец Лаврентий.

— Клянусь! — жарко дохнула пришелица.

Рыбка с головы гниет. Когда протопоп слаб и грешен, стадо паршиво. Кто же будет возвышать душу народа? Отец Лаврентий подставил мизинец своей левой руки под пламя свечи.

— Господи, помози мне укрепнуть в святой вере!

У Верки Собакиной глаза округлились. Что же это такое происходит? Палец почернел, обуглился, затрещал, аки мясо не вертеле.

— Ты рехнулся? — оттолкнула она Лаврентия от свечи.