Золотой век. Книга 2. Империя

К весне Кипр был восстановлен как крепость Союза, где несли дозор гоплиты, берега охраняли корабли с командами. Перикл позаботился об этом в память о жертвенном подвиге Кимона. Многие солдаты Союза привезли с собой семьи и взялись расчищать землю. Перикл надеялся создать там настоящую колонию, где люди смогут жить и растить урожай спокойно, без тени войны, наползающей на их лица. Возможно, когда-нибудь здесь появятся рынки и театры, а не только воины.

Это была мечта, но Перикл считал, что лучше строить и представлять себе, какой может быть жизнь, чем разрушать. Он знал: некоторые видят, как их собственное старение отражается в мире, все вокруг будто блекнет, а чистота и честь гибнут вместе с героями их юности. В такие дни важно иметь вокруг себя детей, тогда человек мог смотреть на мир их глазами. Перикл присутствовал в Афинском собрании, когда Парал произносил там свою первую речь. Для него это был момент гордости и оптимизма.

Предыдущее лето принесло настоящий взрыв в торговле, и Афины гудели, словно пчелиный улей, во всякий час дня и половину ночи. Перикл криво усмехался, проходя мимо дома гетер. Тамошний сад по-прежнему наполнял улицу ароматами, хотя давно уже не Аспазия ухаживала за цветами. Той зимой она приобрела еще два дома и общественные бани. Это были ее личные вложения в будущее – в плитку, раствор и людей. Море спокойно для торговли, и новые стены от берега к городу означали, что сердце Союза – надежная крепость.

Перикл шел по улице, а несколько писцов пробирались к нему сквозь бурлящую толпу. Его назначали стратегом снова и снова, год за годом, больше раз, чем любого другого. Но он по-прежнему отказывался от титула архонта. Его носили отец, Аристид и Фемистокл – люди, которых Перикл считал гигантами эпохи. Вероятно, причина крылась в этом. Или, может быть, в памяти об Эфиальте. Перикл сам не мог решить. Власть в городе принадлежала в первую очередь собранию, затем совету, а не старейшим семьям. Независимо от титула Перикл знал, что он первый человек в Афинах, каким был и его отец.

Он быстро прошел через квартал Керамикос, отвечая на приветствия ремесленников и торговцев горшками. В их мимолетных улыбках и жестах Перикл, как ему казалось, видел настоящую жизнь, не менее реальную, чем любое сражение или судебное разбирательство на холме Пникс. Афины кипели жизнью – шумной и стремительной, куда ни глянь, сотни кушаний шипели на угольных жаровнях, звучали тысячи голосов: мужчины и женщины спорили из-за цен, размахивали руками и заявляли, что сделка разорит их и сделает детей нищими. Где еще увидишь такое?

Когда Перикл достиг открытого пространства Агоры с возвышавшимся надо всем Акрополем, свет стал немного ярче. Перикл знал каждую деталь нового портика и лестницы, что вела туда, и сколько монет на них потрачено. Потрясающий храм Фидия в честь богини – покровительницы города был наконец закончен. Афина Парфенос поднялась из естественной скалы и глядела на город, основанный ее собственной рукой.

Перикл провел взглядом по скругленным желобкам, где камень колонн был обработан так, чтобы обманывать глаз и они выглядели прямыми. Это было чудо для ума и сердца, и Фидий научил этому других мастеров. Город получил какую-то новую, необузданную энергию, хотя Перикл не мог бы сказать, подпитывалась она кровью павших или то было некое счастливое сочетание великих людей и их идеалов. Перикл послушал одну речь на ступенях совета – какой-то темноволосый солдат пытался определить, что такое добродетель. Человек этот был ему знаком. Перикл собирался остановиться ненадолго, но слова и высказываемые идеи заставили его задержаться. Сократ обладал таким же умом, как Зенон или Анаксагор, словно город рождал гениев из своих камней.

Стоя на ступенях Агоры, Перикл думал об Эсхиле. Драматург наконец перешел реку, старый, седой, обессиленный. Болью отзывались в сердце воспоминания о том, как они впервые вместе ставили пьесу. Тогда Перикл рискнул семейным состоянием, чтобы «Персы» были показаны в большом театре Диониса.

С высоты Перикл глядел на любимый город. Смерть, конечно, таилась там, в средоточии жизни. На память пришли несколько строк из «Илиады», которые особенно нравились Эсхилу: «Если бы люди были богами, то не стали бы воевать. А воюют они, потому что смертны».

В юности Перикл этого не понимал. После гибели Кимона значение слов Гомера стало ему яснее. Будущее заключалось в его сыновьях. Сам он просто распорядитель, который трудится ради тех, кто придет после него; виноградарь, который ухаживает за лозами, обрезает лишнее, чтобы дать развиться лучшим и сильнейшим побегам. Эта мысль порадовала его.