Золотой век. Книга 2. Империя

Перикл нервно сглотнул, когда прозвучала команда открыть ворота и узкая щель между створками превратилась в широкий просвет. Он услышал, как Эфиальт фыркнул и спросил:

– Ты пользуешься духами?

Перикл горестно усмехнулся, потер шею и ответил:

– Она пользуется.

Эфиальт хохотнул.

– А куда подевался твой Аттикос? – поинтересовался Перикл.

– Я отпустил его, – сказал Эфиальт. – Задал ему несколько вопросов по поводу его связей в прошлом с тобой и архонтом Кимоном. – Впервые он произнес этот титул без презрительной насмешки в голосе. – Некоторые его ответы мне не понравились.

Перикл кивнул и пробормотал:

– Думаю, ты поступил мудро.

Это не была ни похвала, ни допущение, но он обрадовался, посчитав изгнание Аттикоса еще одним подтверждением того, что Эфиальт стал ему ближе. Послужили причиной тому великие стены, отсутствие Кимона или стратег просто дорос до своей роли, Перикл не знал, но все равно был доволен. Без союзников он ничего бы не добился.

Ворота открылись уже достаточно широко, можно было выходить. Вдалеке виднелся ряд красных плащей: спартанцы ждали их. Дул свежий ветер, и плащи трепетали под его порывами.

– Надеюсь, это не последняя наша глупость, – сказал Эфиальт. – Праотес, господа. Несмотря ни на какие провокации. Спокойствие.

Они двинулись навстречу тому, что приготовили для них Судьба и спартанцы.

12

– Теперь назад хода нет, – сказал регент Никомед, глядя, как в порту Аргоса горит дюжина афинских кораблей.

Пламя бросало золотистые отсветы на окружавшие гавань горы, они достигали даже города. Шесть военных кораблей и столько же больших торговых – вместе они пылали, как новое солнце, освещая ночь вокруг себя до самого гребня холма, где стоял Никомед. Он видел этот свет на лицах бывших с ним людей – золото и тени там, где прежде была одна лишь скрывавшая их тьма.

Находившиеся на борту не ожидали нападения, считая себя слишком сильными. Видимо, их заносчивость росла вместе со стенами. Разумеется, ни военные корабли, ни торговые суда не охраняли, как полагается. Если бы их команды состояли из спартанцев, Никомеду пришлось бы казнить командиров за такой недосмотр, а подчиненных выпороть и отправить домой. Теперь он слышал тревожные крики, а вдоль причала выстроилась цепь из людей с ведрами. Но уже поздно, подумал Никомед. Он ощутил укол сожаления, ведь будут уничтожены и причалы, но ничего не мог с этим поделать. Больше всего Никомед сожалел о том, что половина команды с афинских судов находилась в городе: они развлекались со шлюхами и напивались, пока их корабли горели.

На крутом холме, возвышавшемся над этой частью Пелопоннеса, стоял регент Спарты с несколькими военачальниками и наслаждался результатом хорошо выполненной трудной работы. Прорицатель на этот раз отсутствовал. Какое счастье! Никомеду не нравился ни сам этот человек, ни его утверждения. Тисамен сказал, что не желает иметь отношения ни к каким мелким акциям, чтобы не лишиться своей драгоценной пятой победы.

При мысли об этом регент поморщился. Тисамена, может, и называли спартанцем, но он им не был. Этот несчастный все еще верил, что у него есть возможность как-то использовать полученное в Дельфах пророчество. Как ни крути, а оно определяло всю его взрослую жизнь. Никомед раздумывал, не отослать ли ему бедного дурака прочь, пока тот не наделал дел. Боги не для того существуют, чтобы ими пользовались, особенно люди. Нет, они капризны и грозны. Аполлон так же коварен и опасен, как любой из них, со своим оракулом, жрицами и туманными обещаниями. Никомед знал, что Аполлон может наказать за высокомерие, явно видное в Тисамене. И действительно, бог как будто ликовал и злорадствовал, вероятно считая, что держать этого дурачка под рукой, пока пророчество не исполнится тем или иным образом, очень удобно и мудро.

Славно полыхали стоящие вдоль берега корабли, но это не боевая победа… пока еще. Никомед привел с собой всего шестьдесят человек, они пробежали большое расстояние без единой передышки. В темноте незаметно прокрались по порту, перебили всех, кто попался на пути. Это жаль. Некоторые стражники и моряки, несомненно, были из Аргоса. Да и вообще, Никомед предпочитал сражаться по-другому. Тут они воспользовались преимуществами ночи и внезапности, это было все равно что запустить леопардов к мальчишкам.

Кожаный мех с маслом и разбитая лампа – вот и все, что потребовалось для поджогов. Моряки боялись огня даже больше, чем шторма и персов. Солнце высушивало древесину так, что она растрескивалась и всасывала масло в самую глубину. Стоило поджечь доски, и они вспыхивали, как факел, и это невозможно было остановить в мгновение ока.