Золотой век. Книга 2. Империя

Увидев сигающие в море ради спасения фигуры, Никомед улыбнулся. Некоторые доберутся до берега, однако многие утонут или сгорят. Но главное, афиняне потеряли ценные военные корабли и часть их команды. И поделом им, пусть мучаются и поймут, что сами навлекли беду на свои головы этими проклятыми стенами. Никомед прищурил глаза, глядя на разгоравшееся все сильнее пламя, до боли яркое в ночной темноте. Ну и возгордились афиняне! Построить такие стены – это нарушение естественного порядка вещей, мерзость в глазах богов и людей! Сперва они обнесли ими свой драгоценный город, выше прежних. Спарта возражала, но, естественно, заводилы тогда настояли на своем. Это уже было достаточно плохо – деяние скорее будущего врага, а не верного союзника. Стены до моря – новый уровень противостояния. Каждый камень в них – мятеж, издевка.

Никомеду показалось, что он слышит крики внизу, они эхом отражались от скалы, где он стоял. Регент коротко кивнул, удовлетворенный. Каждое решение имеет свою цену, должно иметь. Они отказались разбирать свои стены. В ответ зазвучал барабанный бой войны. После этой ночи афинянам придется охранять каждый свой корабль, к какому бы берегу он ни пристал. В сотнях портов они будут опасаться повторения сегодняшней истории. Это обойдется им в немалые суммы серебром. Это умерит их гордыню. Это будет стоить им репутации.

Это гораздо больше дюжины сгоревших кораблей и нескольких уничтоженных причалов. Это ослабляющий удар по их Союзу. Так думал Никомед. Он покачал головой. Лучше бы они разобрали свои стены.

– Хорошо горят, – сказал его первый помощник.

Никомед так и не привык к почестям, которые полагаются царскому регенту, и улыбнулся, понимая, что этот человек хотел порадовать его.

– Да, – согласился он. – Говорю вам, отныне, где бы ни осмелились бросить якорь афиняне, пусть трясутся от страха. Их союзники, их торговцы, их гоплиты, их корабли. А мы везде их достанем. В этом году у нас, может, и нет людей, чтобы сразиться с ними в открытом бою, но мы можем нарушить их торговлю, сжигать их селения, топить корабли, убивать людей. Они призвали к себе весь мир, так пусть наши люди буянят на их улицах и отнимают у них силу. Мы будем разорять Аттику, пока они не снесут свои проклятые стены и не попросят у нас прощения.

Часть вторая

Весну забрали из афинского года.

Перикл

13

Солнце светило слабо, день был холодный, дул ветер. Никомед вместе с племянником шел по главной площади Спарты. Дома на ней еще достраивали, но бо́льшую часть мусора и обгорелых развалин уже убрали. Отыскивая взглядом признаки столкновений, Никомед видел, что они еще есть – выжженные на камне.

Во время похорон военного царя Никомед впервые обрел уверенность, что его люди выживут. Тело Плистарха со всеми должными почестями было предано огню, вся Спарта скорбела. Плистарх не давал себе ни сна, ни отдыха, лишь бы подавить восстание илотов. Эти усилия стоили ему жизни, а его людям – царя. И все же они чтили Плистарха в молитвах и ритуалах. Несмотря на потери, они выжили и остались спартанцами.

Никомед остановился у кенотафа Леониду, положил руку на бронзовый фриз, которого не коснулось ни пламя пожаров, ни землетрясение. На нем была отлита фигура военного царя, его правая рука лежала на рукояти меча. Проходившие мимо люди часто прикасались к ней, так что это место было отполировано до золотого блеска.

– На удачу, – произнес Никомед.

Плистоанакс молча и очень внимательно посмотрел на него. С тем же выражением на лице он оглядел все вокруг. Никомеда это раздражало, как будто его власть всегда проверяли на наличие изъянов. Временами ему хотелось, чтобы Плистоанакс просто сделал то, что ему говорят, однако Никомед не был уверен в разумности своих суждений. Может быть, Плистоанакс правильно делает, что взвешивает каждое слово дяди, прежде чем согласиться с ним. Тем более что мир перевернулся вверх дном. Все, что казалось таким прочным, обратилось в кровь и пепел.

Никомед взглянул на Плистоанакса, тот двинулся дальше. Могила Плистарха – всего лишь имя, вырезанное на каменной плите на площади, прах царя лежал в земле под ней. Очень просто в сравнении с кенотафом, однако Никомед почувствовал, что у него сжалось горло, когда Плистоанакс опустился на колени и стал обводить пальцем буквы.

– Он был хорошим царем, – сказал Никомед, – хотя боги мало дали ему. Слишком юный, чтобы возглавить войско в битве при Платеях, он был вынужден наблюдать, как твой отец Павсаний завоевал славу победителя. Подозреваю, что царя Плистарха будут вспоминать больше в связи с землетрясением и восстанием илотов, но я знал его. Он был храбрым человеком. Благодаря ему Спарта стала лучше.

Мальчик кивнул. Он подрос с того момента, как объявили о смерти царя. Не только стал выше, но и окреп. Никомед знал, что Плистоанакс без жалоб выдерживает все испытания, каким его подвергают наставники в агогэ. Однако в его глазах появилась какая-то новая настороженность.