Золотой век. Книга 2. Империя

– Мы воюем, ты и я, – сказал Плистоанакс. – Я могу уехать отсюда и собрать свою армию – тысячи воинов, сокрушивших персов при Платеях, а не маленькую колонну вроде той, с которой вы столкнулись на равнине Танагры. Приведу ее к Афинам и разрушу ваши стены.

– Нет, владыка. – Кимон покачал головой. – Если бы это была правда, думаю, ты бы уже стоял там. – Говоря это, Кимон старался смягчить тон голоса.

Назвать спартанского царя лжецом прямо в глаза… Не так он планировал вести этот разговор. Но нельзя позволять юнцу гнуть свою линию.

– Это мы еще посмотрим, верно? – невозмутимо ответил Плистоанакс. – Слова мало значат, афинянин. Когда я окажусь под вашими стенами, ты поймешь.

Кимон собрался с мыслями. Он не хотел выкладывать свое предложение сразу, но молодой военный царь, похоже, был заносчив ровно настолько, чтобы сейчас же прервать мирную встречу. В последний момент Кимон вспомнил, что ему не стоит начинать с малого. Спартанцы ненавидели торг.

– Мне даны полномочия предложить десять талантов серебра в доказательство нашей доброй воли, – произнес он и указал на повозку у себя за спиной. – За двадцать лет мира, который пойдет на пользу обеим сторонам.

Сумма была огромная, но Плистоанакс только пожал печами:

– Двадцать лет – слишком много. Я не стану связывать себя обещанием на все свое правление. Нет, вот мое предложение, Кимон. Соглашайся на него или уходи, мне без разницы. Пять лет перемирия за десять талантов. Это два таланта в год дани Спарте. Ну как?

Кимон стоял молча, думал. Он надеялся на гораздо большее, но лучшего предложения не получит, это очевидно.

– Хорошо, владыка. Пять лет. Серебро здесь, в повозке. – Он улыбнулся, облегчение затопило его. – Я рад. Это правильное решение.

Кимон протянул руку, и Плистоанакс крепко сжал ее. Афинянин заметил, что его удовлетворение не вызвало ответной радости у двоих спартанцев. Дядя и племянник, оба сверкали глазами, видя, как довольны пришельцы. «Как бы я ни восхищался спартанцами, – подумал Кимон, – они все же бывают очень кровожадными».

Афиняне неловко распрощались и ушли, а Плистоанакс остался со своим дядей и Дорионом. Именно Дорион подкатил к ним повозку, ведя на длинном поводу коня своего друга, проверил, что в ней, и пришел в благоговейный трепет.

– Все на месте, – сообщил Дорион.

– Афиняне считают, что у всего есть цена, – заметил Никомед.

Старая присказка в данном случае пришлась в самый раз.

– Ты пару раз откашливался, дядя, – сказал Плистоанакс. – Пять лет – верное решение?

– Я… думаю, да, владыка. Ты так решил.

– Хорошо, – произнес Плистоанакс. – Я не собираюсь ждать так долго. Как только мы будем готовы, я нападу на них. Они отняли у меня отца. Долг еще не уплачен.

* * *

Направляясь к дому после долгого дня заседаний в совете, Эфиальт шел по Агоре. Народу на рынке толпилось больше, чем обычно, и ему несколько раз приходилось останавливаться, чтобы пропустить кого-нибудь или избежать столкновения с зазевавшимся прохожим. Думать в таком месте невозможно, то и дело Эфиальт слышал свое имя, произнесенное шепотом, или видел указывающие на него пальцы. В городе его хорошо знали. Некоторые считали стратега первым среди них, хотя это зависело от того, кого спрашивали. Благородные эвпатриды называли его выскочкой и демагогом, говорили, что в Афинском собрании он как дома, не то что во время дебатов в совете. Думая об этом, Эфиальт усмехался. По большому счету это была правда. Он человек простой! И по-своему любит афинский народ, людям вроде Кимона или Миронида этого не понять. Находиться в самом сердце города, где простой люд мог изгонять архонтов и стратегов, стоило им слишком занестись, – это восхитительно! Нет в мире другого такого места, как Афины, и он…

Эфиальт остановился, ему даже пришлось немного посторониться, уступая дорогу группе торговцев-метеков. Все при оружии, раздраженно отметил про себя стратег. Наверняка ночуют по шесть человек в одной комнатушке где-нибудь в центре, превращая город в опасное место. Разумеется, их влекло серебро. Возможность за месяц заработать больше, чем дома за год. Вероятно, они стекались сюда и в поисках защиты закона. Эфиальт хорошо представлял, какая это редкость в других краях. Если, скажем, сынок эвпатридов отбирал у кого-нибудь жену, он не мог с презрением отвергнуть решение Афинского собрания. Нет, его схватят и оштрафуют, могут даже изгнать или убить. Никто во всем мире – ни один царский двор, ни один греческий город, ни одна персидская сатрапия не могли похвастаться тем же.

Погруженный в свои мысли, Эфиальт не заметил человека, который, появившись из толпы, скользнул к нему за спину. Стратег ощутил внезапную боль под рукой, ахнул и вздрогнул. Он порезался обо что-то или содрал кожу, задев за прохожего? Боль была острая, но уже проходила, когда Эфиальт повернулся, чтобы разобраться, откуда она взялась.

Позади него с окровавленным ножом в руке стоял Аттикос. Он улыбался, словно был рад встрече. От него разит перегаром, подумал стратег и поморщился. Мгновение он не понимал, что произошло. Потом его глаза расширились.