Золотой век. Книга 2. Империя

Ксантипп помутившимся взором смотрел на мешки с деньгами. Их было не меньше тридцати. Часть он уже передал своим приятелям, на столе осталось только шесть. Все ли правильно? Ростовщик, похоже, не сомневался в этом. Он протягивал Ксантиппу тетрадь с написанным в ней именем Перикла Акамантида. Увидев на пергаменте имя отца, Ксантипп немного испугался. Он понимал: ростовщику нужен только крестик и оттиск печатки рядом.

Ксантипп покосился на стражников. Оба наблюдали за ним. Идея смыться, не назвав себя, вероятно, приходила в голову и другим посетителям этого заведения. На лице ростовщика читалось легкое подозрение.

Обмакнув тростниковое перо в чернила, Ксантипп нацарапал свое имя, старательно выводя каждую букву. Он не какой-нибудь полуграмотный олух! Потом Ксантипп взял в руку отцовский перстень с печатью, который нашел дома в ларце и сунул в карман, снова ощутил укол стыда и мотнул головой, чтобы отделаться от неприятного чувства. Просто винные пары. Ему сегодня восемнадцать! Он подозревал, что отец, занятый делами, даже не знает, что его сын стал взрослым мужчиной, и поймет это, только когда увидит Ксантиппа на заседании Афинского собрания.

Ростовщик откашлялся, и Ксантипп, глянув на него, моргнул. Что бишь там? Ах! Он взял палочку воска и поднес ее к огоньку масляной лампы. Воск почернел и закапал, поскольку Ксантипп слишком долго держал его над пламенем, так что ростовщик даже протянул за ним руку.

– Все хорошо, – пробасил Ксантипп.

Несколько капель воска упали на страницу, прежде чем он донес палочку до места рядом со своим именем. И что с того? Он придавил к пятну перстень, отпечаток получился немного смазанный – ну и ладно, сойдет. В конце концов, отец должен ему больше чем один талант. Мать повторяла это множество раз. Перикл давал им столько, что едва хватало на жизнь, а свою новую жену и сына содержал в роскоши.

Ростовщик с кислым видом рассматривал пергамент:

– Проценты выплачиваются в первый день квартала, куриос.

– Ты их получишь, – заверил его Ксантипп и небрежно махнул рукой.

Он смутно припоминал, что собирался выплатить первую часть процентов из позаимствованного таланта, а ростовщик пусть вопит о своих деньгах сколько хочет. Какая разница. Главное – это его друзья и празднование совершеннолетия.

Ксантипп повернулся к ним и увидел Толмида: тот поднимал кошель с серебром, словно чашу во время тоста.

– За сегодняшний вечер, Ксантипп! За вступление в Афинское собрание… и за нашу фракцию. – Толмид тоже пил весь вечер, его уже один раз вырвало; он обвел остекленевшим взглядом лавку ростовщика. – Нам нужно название, парни. Как насчет «Чистые и добрые» – молодежь собрания?

Им это очень понравилось. Они радостно завопили, и ростовщик вынужден был попросить их покинуть лавку:

– Прошу вас, господа, уже поздно. Мы мешаем соседям.

Стражники, не допуская возражений, выпроводили всю компанию вон.

Ксантипп и его приятели, спотыкаясь о булыжники мостовой и глупо ухмыляясь, вывалились на улицу. Толмид ругнулся и пнул закрывающуюся дверь, после чего повернулся к группе молодых афинян:

– Это было здорово, Ксан. Теперь у нас есть средства. «Чистые и добрые». Почему нет? Мы им всем покажем, парни. Как буря, сметем этих замшелых стариканов.

* * *

К концу дня народу в Афинском собрании заметно поубавилось. Голосовали в основном по незначительным вопросам городского управления: делам о коррупции, о выдаче разрешений, об отряде лучников, который Перикл хотел содержать за счет казны. Ни одна из этих проблем не горячит кровь, думал Ксантипп. Отец выглядел усталым, когда поднимался ответить на возражение или высказать мнение по просьбе эпистата. Тем не менее он явно обладал здесь властью. Эфиальт отправился в могилу, Кимон – в военный поход, так что Перикл теперь был первым оратором в Афинах, не важно, кого выбирали в тот день держать речь. Его авторитет ощущался в том, как умолкало большинство членов собрания, когда Перикл брал слово.

Но не Толмид, отметил Ксантипп. Его приятель совсем не робел и не был запуган. Нет, Толмид говорил с легким презрением и насмешливостью, вынуждая отца отвечать ему. Ксантиппу нравилось наблюдать, как оба они брызжут слюной. Он представлял себе, как они побеждают Перикла, и гордился, хотя никакой победой и не пахло. Не то чтобы Толмид не ценил отца! Он слушал, тогда как Перикл едва замечал его существование. Когда сам Ксантипп в первый раз взял слово, чтобы выступить перед собранием, отец даже не взглянул на него. Перикл сидел, уткнувшись носом в стопку каких-то пергаментов. Правда, он слегка вздрогнул, припомнил Ксантипп, когда фракция молодежи одобрительно зашумела. Перикл на мгновение смешался, словно не понимал, с чего они подняли такой шум.

Толмид сел, и эпистат кивнул, давая Периклу еще один шанс ответить, если он этого захочет. Ксантипп смотрел, как его отец встает, твердо глядя перед собой.