Золотой жёлудь. Асгарэль. Рассказы

– Что ж, иди в свой переулок, только больше ничего не забывай, – неожиданно улыбнулась королева и погрозила Лиде своим длинным пальцем, возвращаясь к работе.

– Скажите… почему я должна в вас верить? – спросила Лидия, удивляясь собственной смелости.

Макушка сверкнула глазами и усмехнулась.

– Должна же ты во что-то верить. Ты сама меня выбрала.

  Работая, она продолжала трястись. Дрожал её расшитый жемчугом рогатый кокошник, дрожало и дрожало, как студень, лицо. Лиде показалось, что королева меняется, а нить, выбегаюшая из её темных пальцев, меняет свой цвет от белоснежного до алого, словно в ней пульсирует кровь. От пряжи теперь исходил мерцающий свет, он придал склоненному над ним женскому лицу неожиданную прелесть… Чье это лицо? Перед Лидой сидит уже не Макушка.

– Ася… – просыпаясь, Лидия Николаевна открывает глаза. – Что ты здесь делаешь?

– Смотрю, как ты болеешь, – вечно юная подруга прохладными пальцами поправляет пластырь, которым к высохшей руке Лидии прикреплен катетер.

– Пощади, – стонет старуха, мотая головой по больничной подушке.

– С какой стати… Ты всю жизнь прожила, не вспоминая меня. Гордилась своей благополучной жизнью. Думаешь, она ценнее, чем иные неблагополучные? – Ася откладывает в сторону вязанье, шарф почти закончен. – Медсестру позвать?

– Ася, – Лидия Николаевна жестом просит девушку наклониться поближе и виновато шелестит ей в лицо, задыхаясь. – Ты ничего не знаешь. На самом деле я не собиралась им про тебя говорить… Но они мне сказали: «Вы ведь советский человек, комсомолка? Тогда помогите нам, а мы вам поможем» … Я же не виновата, что моральные нормы тогда такими были… А про револьвер спрятанный я вообще никому не сказала, – вдруг с гордостью сообщает она.

  Ей хочется напомнить Асе, как отец вернулся из ссылки. Никто не давал ему работу, и бывший портной высшего разряда проводил дни, лёжа на диване лицом к стене… А Лиде во всех важных для её будущего документах приходилось писать о том, что он побывал в немецком плену, что за это его потом сослали за Урал.

  И ни правильное рабоче-крестьянское происхождение, ни Лидины таланты и трудолюбие не могли перевесить эту позорную строчку семейной истории. Кадровики дипкорпуса, поначалу хотевшие взять Лиду на работу, сразу ей отказали, прочитав анкету.

А тот следователь был внимательным и участливым. Он заметил, как дрожали перчатки в руках у Лиды. Налил девушке воды из графина, cочувственно произнес: «Мы знаем, у вас трудности из-за отца» …

  Но всё это остается невысказанным. У Лидии Николаевны просто нет сил произнести так много слов. Старуха прикрывает глаза, чтобы снова подремать.

По коридору грохочет тележка с тарелками – в больнице обед – и раздатчица спрашивает кого-то грубоватым голосом, словно стесняясь своей доброты: «Добавку вам положу, вы, главное, поправляйтесь».

– Пощади меня, Ася, – снова просит Лидия Николаевна, слегка шевельнув до синевы исколотой рукой. – Разве не видишь… я умираю… – вместо связной речи у неё получаются лишь слабенький свист и хрип. Её легкие полны жидкости, её тело забыло, как надо дышать.

  Вскоре вокруг Лидии Николаевны начинается небольшая профессиональная суматоха: приходит медсестра, потом врач. Когда старуху везут в лифт, молодое зрение вдруг возвращается к ней, и она замечает светильники на больничном потолке. Один, второй, третий… Четвёртый светильник ей хочется потрогать, и она приближается к нему, удивлённо разглядывая тоненький слой пыли на плафоне.

Внизу на каталке теперь лежит пустой кокон, из которого только что вылетела бабочка. Никто пока об этом не знает, все продолжают суетиться вокруг него. Все – кроме молодой стройной женщины, которая первой догадалась, отошла от процессии и стоит теперь у стены в позе древней плакальщицы, прикрыв лицо вязаным шарфом. Кто она? – Да какая теперь разница.

  Гораздо больше Лидию Николаевну волнует мёртвая старуха. Подлетев к ней поближе, она ужасается, словно только что посмотрела в зеркало и увидела там чужое лицо. Этот лилово-жёлтый труп на самом деле прежде был ею.

Но её паника быстро проходит. Лидия Николаевна так рада вернувшемуся зрению и свободе, что ей не терпится попробовать свои новые силы. Выпорхнув на улицу, она летит над парком, удивляясь размерам больничной территории, и замечает молодого мужчину в чёрной куртке, который только что вылез из машины.

Мужчина бежит к кардиологическому корпусу. Это её внук. Скоро её тело отвезут вон в тот домик в самом тихом углу парка, украсят и нарядят, чтобы над ним поплакали самые дорогие люди – Света, Серёжа и Люси. Ей будет грустно на них смотреть.

  А её саму, свободно парящую над привычным миром… её заберут в другой мир, освободив от галлюцинаций умирающего тела, от старых снов и видений. Там уже не будет ни выдуманного подругами волшебного Дерева с живущей на нём Макушкой, ни летающей собаки. Там Лида с восторгом погрузится в безграничную любовь, а потом с раскаянием – в такую же безграничную печаль.