Золотые миры

Помню — поезд бесшумно рвануло.
Твой последний, рассеянный взгляд…
(Средь вокзального шума и гула
Ничего не воротишь назад).

Пустота и безжизненность улиц…

(Что мне делать с такой пустотой?)
Об игрушки твои споткнулась,
В темноте вернувшись домой.

Вот опять — дожди, непогоды,

Гнет ничем не оправданных дней…
Вот опять — пустота и свобода,
Уже горько знакомые мне.

На лазурно-седом океане

Ты во сне встречаешь зарю…
И я слышу твое дыханье,
На пустую кроватку смотрю.

Твои письма всего мне дороже,

(Не читать их, — любовно беречь),
Хоть не сам ты их пишешь, быть может,
Хоть мертва в них французская речь.

И мне чудится, как вечерами,

Среди мирно уснувших детей,
Ты тоскуешь о доме, о маме,
Об уютной кроватке своей.

1936

Предполагалось, что Игорь пробудет на берегу океана три месяца, но оказалось нужным продлить его пребывание в колонии. Чтобы утешить Ирину, удалось устроить ее поездку в Андай на свидание с сыном.

АНДАЙ

Ревет вечерний океан.
Таинственная даль темнеет,
И в нарастающий туман
Вершины прячут Пиренеи.

Мигают ярко маяки

На каменных, отвесных кручах.
А небо все в тяжелых тучах,
Полно тревожной и летучей,
Нечеловеческой тоски.

Безжизненность пустынных дач,

Пустые улицы, аллеи…
И гул прибоя, будто плач,
Взывает к темным Пиренеям,

А в лиловеющей дали,

Над гладью сонного залива,
На узкой полосе земли,
В горах, раскинутых лениво,

Смешались в прихотливом танце

Огни Испании и Франции.

15. III.1936

Начальные школьные годы Игоря были очень благополучны. Мальчик он был спокойный, тихий, воспитанный и легко уживался в школе с детьми, учился хорошо. Но напряженно-нервная атмосфера дома иногда вызывала конфликты, которые тщательно анализировались в дневнике. Телесное наказание, конечно, в систему воспитания не входило, — конфликты скоро изживались, — впрочем, их было не больше, чем в каждой другой семье русского Парижа. Приведу две записи. Когда Игорь был совсем еще маленький (трех с половиной лет), он что-то натворил и Ирина — «рассердилась, раскричалась. Он: «Мама!» — «И не называй меня больше мамой! Я тебе больше не мама! Мне стыдно, что у меня такой сын, не зови меня мамой!» И много еще безжалостных слов. Уложила его спать и, не поцеловав, вышла. Потом, немного погодя, под каким-то предлогом вошла посмотреть, как он лежит. И вдруг слышу тоненький голосок из-под одеяла: «Ирина Николаевна!» Я как зареву…»

А вот другой инцидент, когда Игорю было 8 лет, и он брал уроки на скрипке (и очень успешно). — «В четверг утром Игорь довел меня до самой настоящей истерики. Я дошла до того, что держалась обеими руками за голову, выла, орала: «а-а-а», и не могла остановиться. Игорь страшно перепугался. На урок музыки я его отправила одного. В первый раз. Он говорил: «Мамочка, я не могу идти!», и хватался за горло: видимо, схватывали спазмы. Я все-таки его отправила, думала — на воздухе пройдет, успокоится. Сама, однако, не успокоилась, и слегка прибрав комнату, пошла в Потену (магазин), а оттуда к Елизавете Алексеевне. У нее урок, дети сидят за столом.

— А что же Игорь не пришел?

— Как не пришел? — Я так сразу и ослабела вся. Домой почти бежала. Он, конечно, дома. Сначала начал было врать, что опоздал, потом сказал, что дошел до калитки и пошел назад. Почему, объяснить не мог…Весь этот день после этого я была, конечно, сама не своя. Мамочки весь день не было дома. Папа-Коля застал только эпилог, не знаю, понял ли что-нибудь…»

…С болью в душе вспоминаю я эти предвоенные годы. Мы все делались какими то нервно-больными, словно ненормальными… Ирина часто думала о смерти…