Золотые миры

«Настежь дверь открыта…»

Настежь дверь открыта,
Согнута рука.
На столе забыта
Пачка табака.

Солнечны и тонки

Вихри облаков.
Так задорно-звонки
Крики петухов.

Ярко, как весною,

Блещут небеса.
Звонко за стеною
Слышны голоса.

Луч скользит по краю

Стен и потолка.
Пальцы загибают
Край воротника.

И сильней тревога,

И нежней печаль.
Белая дорога
Ускользает в даль.

13/ I, 1924

«Лежат прозрачные, лунные пятна…»

Лежат прозрачные, лунные пятна
На тёмном холодном полу.
Таинственный шорох, глухой и невнятный,
Прорезал сонную мглу.

Открыла бессильной рукой занавеску,

И сделалось как-то грустней.
Дрожали таинственные арабески
На белой дощатой стене.

Я сжала до боли холодные руки,

Небрежно раскрыла тетрадь,
Хотелось исчезнуть в вечерние звуки
И долго беззвучно рыдать.

Казалось, сегодня исчезну, умру я —

Но день догорает, и вот —
Опять я одна, дожидаясь, тоскуя,
И медленный вечер плывёт

13/ I, 1924

Новый Год («Сначала молчали в пустом бараке…»)

Сначала молчали в пустом бараке.
Горели лампады у царских врат.
Пламя свечей разливалось во мраке…
Сжаты губы. Недвижен взгляд.

А вечер был — синий, лунный вечер.

Звёздные тайны приникли к земле.
Пред аналоем трепетали свечи
И отражались в чёрном стекле.

Потом, у ёлки, грустной и бедной,

В грубых стаканах колыхалось вино.
Лунный свет, прозрачный и бледный,
Лежал на дороге, за тёмным, окном.

Мигали свечки в сосновой хвое.

Написала в Россию три письма.
Что-то вспомнилось… дорогое,
Что скрыла туманом ночная тьма.

Горели свечки. Слова звучали.

Примус шипел. Кипятился чай.
Было больно думать о будущем, дальнем,
Последнему месяцу прошептать: прощай!

А после в широкой, холодной постели,

Под грудой свернутых одеял,
Мне казалось, что звёзды на стене синели,
Что месяц сквозь раскрытые ставни сверкал.

Кусала пальцы, тупо и рьяно,

Хотелось думать про лунный обман.
За окном раздавались возгласы пьяных,
И крики, и хохот ускользали в туман.

14/ I, 1924

«И голос тих, и голос глух…»

И голос тих, и голос глух.
Слова рассеянны и редки.
Неясный шорох режет слух.
Шуршание засохшей ветки.

Скользящий взгляд уныл и тих…

Когда ж настанет вечер синий,
Возникнет разноцветный стих
И сочетанья пёстрых: линий.

И голос медленной тоски,

И бледных ирисов в стакане
Узорчатые лепестки,
И плеч неровное дрожанье —
Всё брошу я в звенящий стих,
В сплетенья рифм, залитых ядом,
И бьенье сердца свяжет их,
Уже звучащие набатом.

Бесцветная, пустая мгла,

Давно знакомые предметы,
За глянцем тёмного стекла
Мелькающие силуэты —

Всё будет петь, всё будет жить…

Когда же зацветут страницы —
Я молча опущу ресницы
И оборву сознанья нить…

16/ I, 1924