Золотые миры

Рано каяться. Жизнь занесёт
Этот бешеный хмель покаянья.
Ведь не всё же прошло, не всё
Будет в жизни моей — без названья.

А когда назову имена,

Я пойму не прощённую муку —
Всё равно оборвётся струна.
И тогда холодна и бледна
Для креста подниму я руку.

И кладя за поклоном поклон,

Проклиная всей жизни угарность, —
Я вплету еле слышимый стон —
В покаянии — благодарность.

19/ V, 1924

«Засыпая, повторяла имя…»

Засыпая, повторяла имя,
Просыпаясь, твердила другое.
В щель смеялось небо голубое,
Бочку с водой провозили мимо.

Эта бочка мне помешала,

Нежный сон сорвала так грубо.
Надуваю капризно губы,
И скорее — под одеяло.

И смешалось в воображенье

Всё, что было и не бывало.
Было счастье, но слишком мало.
Так и жизнь пролетает в томленье
По высокому идеалу.

19/ V, 1924

«Больше дерзаний! Смелей вперёд!..»

Больше дерзаний! Смелей вперёд!
Ведь жизнь не ждёт

Смелее! Лукавей!

В наивном незнанье,
В смелом дерзанье
Пусть к славе.

Нелепость? Что ж!

Долой размеры!
Есть чувство меры —
Не упадёшь!

За всё, что просто,

За самого крайнего,
За Марину Цветаеву —
Мой первый тост!

Инстинкт направит.

Смелее будь!
Там — верный путь
К славе!

19/ V, 1924

«Я в этот мир вошла несмелой…»

Я в этот мир вошла несмелой
Девчонкой.
А из него уйду умело —
Сторонкой.
И, уходя, скажу: прощайте!
Я не такая.
Вам не увидеть на свете счастья,
А я узнаю.

20/ V, 1924

Сонеты

I. «У двери, в темноте, сидела я одна…»

У двери, в темноте, сидела я одна.
Взметался ветер, листьями играя,
И слышались шаги, тревожно замирая,
Их жадно поглощала тишина.

Моя кабинка, тесная, темна,

В ней притаилась тишина немая.
Мне было больно. Я была одна.
И ветер пел, тревогу заглушая.

Я знала: вечер мне не даст ответа.

Я знала: боль — один короткий миг,
Когда тот стих в душе моей возник.

Теперь мне странно вспоминать об этом.

И звонко-кованым стихом сонета
Я эту боль вплету в победный крик.

II. «Я не умею говорить слова…»

Я не умею говорить слова,
Звучащие одними лишь словами.
Я говорю мгновенными стихами,
Когда в огне пылает голова.

Мой слух не ранит острая молва,

Упрёк не тронет грязными руками.
А восемнадцать лет, как ураган, как пламя —
Вступили, наконец, в свои права.

И если кто-нибудь войдёт ко мне,

И взглянет мне в глаза с улыбкой ясной, —
Он не таким уйдёт назад. Напрасно

Он будет думать о своей весне.

Я так беспомощно, так безучастно
Томлюсь в каком-то жутком полусне.

III. «Мне всё равно — себя или других…»