Золотые ворота. Черное солнце

Но настал 1917 год. После февральских событий в Петрограде раскрылись тюрьмы по всей романовской империи, из далекой ссылки стали возвращаться политкаторжане. В один из весенних дней прибыл в Киев и Грыць. Худой, изнуренный, с рыжей бородой, как монах-отшельник: она поначалу даже не узнала его. Грыця сразу же захватили общественные дела, он редко наведывался в Мокрый яр. Прибрел туда только зимой 1918-го. Снова раненый, изможденный, едва державшийся на ногах. Она встретила его радостно, хотя Гаврило Якимович почему-то весьма неохотно открыл перед ним дверь.

Подлечившись и окрепнув, Грыць перевез к ним из полуразрушенного дома на Фундуклеевской, где прежде снимал комнату, собственную библиотеку и с тех пор целыми днями упоенно просиживал над книгами. А она — возле него. И сердце Гаврилы Якимовича мало-помалу смягчилось: пусть Надя набирается ума-разума возле такого закоренелого книжника. Старику и в голову не приходило, что ссыльный студент уже был для его дочки поводырем не только в лабиринтах науки. А когда догадался об этом, решительно показал непрошеному квартиранту на дверь. Но было поздно: под сердцем у дочки уже теплилась новая жизнь!

Коротким было ее счастье. Как вспышка падающей в ночном небе звезды, коротким. Во время бегства кайзеровских войск с Украины житейский водоворот разъединил их с Грыцем. Куда девался он, никто не ведал. Возможно, где-нибудь на распутье впилась ему в темя слепая пуля, а может, свалил с ног жаркий тиф, лютовавший тогда на заснеженной России. Но Химчуковна не теряла надежды, все ждала своего любимого. Ждала терпеливо, неутомимо долгие-предолгие годы, пока не пробилась в косах седина.

Перед новым, 1919 годом родился у нее первенец. Нарекли его Олесем. Пожевал-пожевал старый Гаврило с горя усы да и смирился с судьбой: разве ж виновато дитя, что его пустили на свет? И стал он для внука первой нянькой, так как Надежда поступила учиться на врача, а старушка жена все время недомогала. Так и вырастал Олесь, ни разу не увидев отца, не ощутив ласкового прикосновения к своей головке его руки. Но знала Надежда, хорошо знала, что настанет час — и сын спросит, почему он безотцовщина. А разве легко это объяснить?..

— Ну, вот я все тебе рассказала. А теперь — суди! — закончила свою горькую исповедь.

— Не подумай, родная, что я в чем-то тебя осуждаю. Мне просто хотелось узнать, откуда я такой. А выходит… — он улыбнулся так ласково и кротко, что у Надежды Гавриловны еще тяжелее стало на сердце.

— Помню, твой отец тоже не раз спрашивал: за что я его полюбила? Почему-то все считают, что любить можно лишь за красоту. А что такое красота? Расцветшая бузина, и только. Пока в цвету, люди любуются ею, а на дуб часто и внимания не обращают. Но жилище, в котором надолго бы поселилось счастье, мастерят только из дуба.

— Однако цвет бузины первым в глаза бросается…

VII

Янтарное вино колыхнулось в стаканах, весело заискрилось золотистыми бликами в лучах заходящего солнца и брызнуло на скатерть. Более десятка юношеских рук сомкнулись — дзень! В непривычно хрупкой тишине расплылся чуть уловимый серебристый звук и растаял где-то под самым потолком.

— Эгей, а за что же пьем, хлопцы? — спросил Андрей у однокурсников. — Кто произнесет последний тост?

— За студенческую дружбу!

— Пили уже…

— Ну, за здоровье!

— Пусть за него старики и больные пьют.

— Так, может, за успехи в учебе?

Но вот встал разрумянившийся Анатолий Мурзацкий, поднял над головой большую, как весло, ладонь и властно:

— Хватит пустозвонить! Кто еще не брал слова?

— Мукоед! Мукоед! — закричали все в один голос.

Федор хотя бы глазом повел на общий вопль. Вспотевший, с разлохмаченной шевелюрой, он горбился над краем стола, вымазывая ломтем хлеба смалец со сковороды с такой поспешностью, будто за ним гнались.

— Не будем отрывать человека от такого важного дела, — процедил Мурзацкий иронично. — Давай, Андрюха, под занавес ты.

— Правильно! Последний аккорд — за поэтом!

Андрей манерно поклонился присутствующим. Но что им сказать? С минуту он собирался с мыслями, а затем рывком встал и торжественно провозгласил:

— Предлагаю выпить за наши Золотые ворота!

Кто понял, а кто не понял подтекста этого тоста, но все дружно поддержали:

— Здорово! Выпьем за Золотые ворота!

Но не успел никто пригубить вино, как широко распахнулась дверь и в комнату ввалился запорошенный снегом Кушниренко.

— О, да вы, оказывается, без меня Вакха славите! Нечего сказать, хороши друзья!

— А где же тебя носит?

— Дела, мужики, дела… Ну, так с приездом, кого не видел!

Пока Ивану нацедили штрафную, пока его уговаривали присесть за стол, про тост Андрея забыли.