Горячее лоно меня поглотило, в совершенном беспамятстве я совершаю такие же бессмысленные движения и только пряди ее волос, свисающие запутанными пучками на мою грудь кроме легкого щекотания вызывают совсем другие воспоминания… И я понимаю, что сон это было спасение…
Глава двадцать седьмая
Утро с Алаховым
Утром я проснулся вовремя, но понимаю, что могу не успеть. Надо успеть подготовиться к работе в студии, привести себя в божеский вид, а тут, рядышком, на кровати, такое роскошное женское тело, которое, кажется, не будет ничего против иметь, чтобы заняться
Мари просыпается с неохотой.
— Ну что случилось? Я могу еще поспать? Очень хочется?
— Не можешь, мне надо рано выезжать. Работа…
— А я думала, что у вас, театралов, работа в полдень.
— А-а-а… Это бывает. Новый интерактивный проект. Буду вести передачу с Алаховым.
— Ну да?
У Марии прорезывается интерес.
— С самим Ванадием? Он такая лапушка! Знаешь?
— Пока не приходилось…
— Ой, ладно тебе… Может еще по разику?
Она предлагает мне снова погрузиться в ее горячее тело. Предлагает, но я-то уже на другой волне.
— Не могу. Опаздываю…
И это было б правдой… Нет, это есть правдой. Еще этот разговор с Виктором. Виктор — это мой водитель. И я понимаю, что мне надо набраться смелости и сказать ему, что у театра нет денег больше содержать водителя, а я личного водителя тоже позволить себе сейчас не могу. Она надувает губки, но я встаю, прикрываюсь простыней и иду принимать душ. Правда, на этом утренние приключения не заканчивается. Когда я стою под горячими струями воды, в душевой появляется Мария. И в ее глазах явно читается цель посещения. Она чертовски соблазнительна, и я хочу ее, и скрыть свое хотение никак не возможно.
— А мне кажется, мы обязаны продолжить! — заявляет она…
— Мари, у меня совсем нет времени… Реально…
— А это много времени и не займет. Я ведь не могу
— Ну ты и блядь! — успеваю заметить…
— Я не блядь, а крановщица, — цитатой из Бродского отрезает мне она, подходя так близко, что я ощущаю животом ее дыхание. И струйки воды начинают капать на ее волосы.
К «Студии Пять» я подъехал вовремя. Удивительно. Я успел привести себя в порядок. Позавтракал с Мари, вызвал ей такси и успел переговорить с Виктором. А вот это, вполне возможно, для утра было уже перебором.
Виктор всю дорогу нервничал, особенно это было заметно, когда мы неслись по Литейному. Я его понимаю, он узнал, что мне придется отказаться от его услуг, не слишком удобно, но ничего, буду вести машину самостоятельно. Я перегнулся через спинку и сказал:
— Витя, ты это, успокойся, хорошо, если ты дорабатываешь до конца месяца, то это не означает, что ты должен за это время меня угробить. Хорошо? Если нет, пересаживайся на мое место, поведу сам…
— Извините, Павел Алексеевич…
— Ладно, проехали, я ведь не от хорошей жизни тебя увольняю…
И зачем был нужен этот извинительный тон? Самому неприятно, ведь все уже было сказано, все пересказано, вижу, что Витя прикидывает, что ему дальше делать. А что я могу ему посоветовать в этой ситуации? То-то и оно. Никто не думал, что увольнять человека вот так, глаза в глаза, неимоверно трудное занятие? Да нет, думали. Недаром у них там, на Западе уведомление об увольнении вручает безликий клерк или рассыльный в запечатанном конвертике. Получил — это твое личное горе, и нечего его на начальство и окружающих выливать. А подают эту подлую писульку либо когда человек отработал и рабочее место покидает, дабы не производить тягостного впечатления на окружающих, или перед работой, чтобы воздать урок тем же окружающим. А у нас сплошное варварство и примитивизм. Скажи ему в глаза. Да выдержи его сдержанный гнев… Да еще извиняйся перед ним, как будто ты в этом виноват, вот, пусть Новицкому на голову все свое выльет… А в чем виноват Новицкий? Тоже вопрос, по большому-то счету.
Покончив с Новицким и Витей, я ощутил, что постоянно думаю о ней. В смысле, о Марии. В смысле о том, какая я сволочь. Захотел трахаться, подстелил девочку… а девочка хочет в театр… Сволочь вдвойне. Но, надо вам заметить, дамы и господа — весьма довольная сволочь!