Золушка Forewer

Маргарита Александровна стояла с прямой спиной, высоко задрав подбородок, как будто ей вставили спицу как можно более снизу, и протащили до самой до макушки. Я еще никогда не видел, чтобы так плохо играли рассерженную фурию. Обиду она еще хоть как-то играла, а вот оскорбленное самолюбие сыграть не получалось никак. Поскольку я молчал, а пауза, так театрально и так ошибочно взятая Маргошей, явно затянулась, потому что, уж кто-кто, а я-то знаю, что лучшим средством от театральной паузы является ответная пауза, получилось, что посетительнице пришлось продолжать разговор.

— Так вот, Павел Алексеевич, я пришла узнать — тут ли находится моя дочка? Она уже неделю не ночует дома. И вообще, я не знаю, что происходит с девочкой и какие у вас намерения по отношению к ней.

— Она здесь.

— Это возмутительно.

— Чем же?

— Вы ее компрометируете… Это недопустимо…

— Скажите еще, что я лишил ее девственности.

— Что? Как вы… как вы смеете? Вы говорите возмутительные вещи…

— А вы несете возмутительную чушь. Мария — женщина совершеннолетняя и самостоятельная. И это достаточно для того, чтобы я не давал вам никакого отчета о своих действиях.

— Вы… вы… вы взрослый человек, и должны понимать, что для моей дочери эта связь, это чувство, то, что она испытывает к вам, это…

— Марина Александровна, вам нечего тут больше делать.

— Как это нечего? Я без доченьки никуда не пойду!

И она визгливым голосом, быстро и громко, как будто боялась, что я вытащу ее за шкирку на лестничную площадку, заорала:

— Маришенька! Доченька моя! Мы идем домой!

Я налил себе чашечку кофе, бросил две таблетки сахарозаменителя, поморщился: кофе оказался слишком остывшим и таблетки не обещали быстро раствориться. А совершенно горький кофе мне поутру явно не шел.

— Мари-шааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Еще раз проорала мамаша, наблюдая за тем, как я с противной миной поглощаю тепловатый кофе. И тут появилась Мария. Она была только в моей рубашке, натянутой на голое тело. Не знаю почему, но каждая женщина считает своим долгом поутру натянуть на себя одну из моих рубашек. Этот феномен давно отмечен в кино, но все равно, мужская рубашка на голом женском теле остается одной из излюбленных женских одежд…

— Мама… Что ты тут делаешь?

— Мариша, мы идем домой, если Павел Алексеевич не соблаговолит сделать тебе официальное предложение, я вынуждена буду…

— Мама, да ты что, мама…

— Я не перенесу твоего позора! (Слишком театрально.)

— Мама! Оставь эти понты для приезжих. Иди домой, хорошо…

— Доченька, как ты можешь…

Маргоша попыталась сыграть подавленность, растерянность, переходящие в крайнюю степень негодования. И опять сыграла решительно отвратительнейшим образом. Н-да, театральная школа у Марии та еще… Придется из нее это выбивать, ничего, я уже позвонил Варваре Ильинишне Красавиной, прекрасной отставной актрисе, та из Марии сделает человека.

— Мама, Павел Алексеевич предложил мне роль в новом спектакле. Роль в премьере, понимаешь?..

— Так это, вы репетируете? — попыталась включить дурочку мамаша… Из рассерженной фурии ей надо было перейти в образ мокрой курицы. Переход не слишком-то получился. Впрочем, проглотив самую важную часть информации, Маргоша никак не могла осилить ее всю и задала еще один глупейший вопрос:

— Но как же свадьба, доченька, вы ведь…

— Мама, иди домой, прошу тебя, не мешай мне. Хорошо? Я справлюсь как-то сама…

— Сама? Но… разве можно, сама? Нет, я должна…

— Мама, я тебя прошу, выйди, очень прошу…

Мария почти вытолкала Маргошу из кухни, а потом с трудом и боем вытеснила и из прихожей, практически выставив родную мать из моей квартиры. И меня это вполне устраивало…

— Пашик…

Она называла меня «Пашик», почему-то это искривление имени нравилось ей больше всего…

— Да?

— Мы расстанемся?

— Да…

— Глупо…

— Это не из-за мамаши…

— Вот как? А в чем же тогда дело?

— Машуня, скажи честно, ты меня любишь?

— Ну, я не могу так сказать… я ведь сплю с тобой, правда?.. Ты самый лучший мужчина, который был у меня, это точно…

— Ну что же, ты начала с правды, а потом решила подсластить ее грубой лестью. Нет, я не обижаю тебя, я тебя учу наблюдательности. Когда ты решилась сказать правду — ты раскрылась, расправила плечи и уголки рта у тебя сжались. В конце твоей речи ты сжалась в защитный комок, замкнулась в раковину — и это было очевидно…

— Еще один урок актерского мастерства?

— Что тебе интереснее: стать моей женой или сделать карьеру актрисы?

— То есть?

— Кухня, киндер, кирха — или софиты, слава, поклонники, одиночество?

— Конечно, второе… А совмещение невозможно?

— Невозможно. Или… Или…

— Тогда определенно второе.

— Это был искренний выбор. Поздравляю. Идем.

— Куда?

— К компьютеру. Мне надо тебе кое-что показать. Это важно. Сегодня в обед ты официально подписываешь контракт. И больше мы не встречаемся.

— Совсем-совсем не встречаемся?

— То есть абсолютно. Это значит: мы не встречаемся, не спим вместе и не трахаемся в театральных закоулках либо еще где. Точка. Но я остаюсь твоим наставником и режиссером. Теперь только официальные отношения. Так надо. В первую очередь для тебя. Понятно?