Золушка Forewer

Господи! Что это за напасть такая — творчество, когда все вокруг исчезает и ты остаешься один на один с задачей, которую надо непременно решить, а тут у тебя личная жизнь решается — и тоже в тот же момент, что и задача творческая. И думай теперь, которую из задач ставить во главе угла, черт меня подери!

Я несся к себе по лестничным пролетам, перепрыгивая по ступенькам, и мне казалось, что вкус ее поцелуя, вкус поцелуя, который перемешался со вкусом ее слез все еще стоит у меня на губах, стойкий, крепкий, не забитый ни чаем, ни кофе.

Может быть, стоит ей позвонить прямо сейчас, вот только зайду домой и наберу ее, наверное, это самый правильный выход, наверное, нет, наверняка…

И я несусь к себе во весь опор, перепрыгивая через ступеньки, как несется молодой студент навстречу весне, молодости и любви, чтобы все это бездумно рассеять, растратить, потерять, но это ощущения счастья, которое рядом с тобой, остается у него на всю жизнь.

И вот я у квартиры. Замок чуть поскрипывает, чуть-чуть, немного… Я вламываюсь в коридорчик, чтобы так же внезапно остановиться, затихнуть, перейти на медленные шажки и тихонько закрыть за собой входную дверь, которую я, влетев, оставил нараспашку. Машенька, по-видимому, меня ждала, а потом утомилась и заснула — прямо в кресле, в гостиной. В квартире все сияло. На кухне — тоже. А на столе стояли две тарелочки с едой (не сомневаюсь, самое вкусное), накрытые металлическими крышечками.

Машенька спала, трогательная в своей беззащитности, красоте, детской открытости и наивности, трогательная, нежная, почему-то до безумия дорогая… Не знаю, мои чувства к ней были, скорее всего, отцовскими, не знаю, но стремление защитить было куда как больше стремления любить, сжимать в объятиях, тащить в постель… Но тащить в постель пришлось — причем в самом прямом смысле этого слова… Я поднял Машеньку на руки, она уткнулась головой в грудь, но так и не проснулась. Я перенес ее в спальню, положил на кровать и укрыл летним одеялом. Осталось выключить свет и постелить себе в гостиной на диване.

Я постелил, пошел на кухню, выпил кружку чая, но спать не хотелось совершенно. Я никак не мог разобраться в своих чувствах — и это больше всего смущало меня. Если в отношениях с Марией преобладала страсть, похоть, желание соития, то в отношениях с Машенькой я обнаружил в себе то, что никогда не думал обнаружить — отцовские чувства. И дело было не в том, что Машенька мне в дочери годилась (Мария тоже), а в том, что эти чувства были…

Я вышел на балкон. Там висела куртка, которую я накидывал, когда шел дождь или становилось прохладно. Была ночь, было прохладно. Я пошарил по карманам куртки и наткнулся на пачку сигарет, с двумя сигаретами, которые в ней чисто случайно остались. Закурил, задумался, понял, что это не все, что меня так тревожило, было что-то еще, то самое смутное, непонятное чувство, какая-то картинка, мысль, идея… Но что это было. Спички… это хорошо… Я закурил… Курил я жадно, быстро, почти не затягиваясь, так сильно было желание и так не хотелось отвлекаться от размышлений… Вторую сигарету я не выкурил до конца и сбросил с балкона вниз, подчиняясь импульсу, который неожиданно возник в сознании: это последняя сигарета… Я видел, как ее огонек тает, как он уменьшается, как летит к основанию дома… Вот оно! И перед глазами возникла картинка: Машенька, ревущая в кладовой комнате…

Я сложился, неловко втянул голову в плечи, картинка не пропадала, неужели это оно? Я прошел в гостиную, лег на диван и закрыл глаза. Картинка не проходила. Очень скоро я все расставил по своим местам.

Глава сороковая Ночной разговор

Я так и не смог заснуть. Наверное, такое чувство бывает у великих математиков, когда неразрешимое уравнение неожиданно получается… думаешь, думаешь, а оно вот — сложилось! И ты чувствуешь такое наслаждение, понимаешь, что ты гений! А каково тебе, если ты театральный режиссер и разрешаешь проблему, которая становится ключевой в твоей новой пьесе? Вот именно! Я чувствовал дикий восторг, неописуемый, и оттого еще более сладостный…

В два часа ночи я услышал шорох… Оказалось, Машенька проснулась. Она стояла в дверях гостиной и смотрела на меня, смотревшего телевизор: я включил спортивный канал с футболом и смотрел его без звука, а зачем, и так все ясно…

— Извините, я крепко заснула, мне пора домой… вызовите такси, Павел Алексеевич, пожалуйста.

— Машенька, поздно уже…

— Да, да… вызовите такси, я поеду… я тут глупостей наговорила, не обращайте на них внимание, хорошо?

— Машенька…

— Ну, пожалуйста, вызовите такси… — она говорила это каким-то непонятно капризным тоном, казалось, что-то ей мешает трезво мыслить…

— Машенька, я хочу, чтобы ты осталась, осталась со мной… навсегда осталась, ты меня понимаешь?

— Глупости… вы бы не оставили меня одну в спальне… разве вы можете оставить кого-то одного в спальне, а себе постелить в гостиной и говорить, чтобы она осталась? Зачем оставаться, если вы в гостиной, а я в спальне, и вообще…

— Господи, Машенька, неужели ты не понимаешь?