Золушка Forewer

Валерий Мамалыгин слушал, как всегда, чуть прикрыв глаза, склонив голову набок, казалось, что он мирно дремлет в своем кресле, но это было не так… Он внимательно слушал и мотал себе все на ус… Когда я, утомленный длинным монологом, остановился, Валерик сделал еле заметный жжет рукой, несут его травы, а мне еще одну чашку кофе. Ну что же, три чашки за утро — ударная доза, но сегодня мне и этого мало, надо будет по приезду на работу заварганить себе четвертую…

— Я думал, что это я — гений пиара, а теперь вижу, что гений пиара ты… — неожиданно выкашливает из себя Мамалыгин. — Твоя концепция не требует обсуждения. Она идеальна. Я подключаю своих ребят. Как платить будешь? Через контору или…

— Кэшем…

— Устроит. Да, тебе скидка десять процентов — за разработку концепции. Будь…

На пиар я решил потратить собственные деньги. Все равно Стасик Малечкин из кассы не сможет выделить ничего, так получилось, что не все костюмы мы сможем использовать, кое-что придется подзаказать, а тут еще надо проплатить гонорар Раскину… Раскин — старый квнщик, который стал незаметным писателем-юмористом. Когда писатели-юмористы раскручивались на ТВ, Саша Раскин неудачно эмигрировал в Израиль. Через четыре года вернулся, так и не найдя в Святой земле ни счастья, ни благодарной аудитории. А когда он вернулся — ниши оказались заняты, в обойме он не смотрелся, в потомошний проект камедиклаба пойти не позволяли настоящее чувство юмора и приличное воспитание. Он писал тексты для ведущих питерских команд. Создал небольшой коллектив, который обслуживал свадьбы и другие торжества, писал сценарии для юморных передач на телевидении, в общем, перебивался чем мог. Сашеньке я заказал диалоги для спектакля… Нет, от пьесы Шварца я отступать не собирался, но мне нужна была струя современности, что-то типа свежего дыхания… И никто в Питере не мог сделать лучше такую черновую работу, лучше Сашеньки Раскина…

Утро в театре началось с Раскина… Он выложил реплики — это было бесподобно. Они накладывались на текст спектакля, нисколько его не корежа, получилось именно то, что я хотел. Я чувствовал, что сегодня наступит какой-то очень важный прорыв, что-то такое, что позволит мне выбраться из моей головоломной ситуации, спасти не только театр, но и свою репутацию, как режиссера. Короче говоря, у меня была концепция, которую нужно было воплотить. И именно сегодня я почувствовал, что смогу ее воплотить до конца.

Тут позвонила Машенька и сообщила, что она уже у служебного входа в театр. Я иду ей навстречу, приказываю охраннику пропустить — он без моей визы и собаку в театр не пропустит — хороший охранник! И иду быстрым шагом к себе в кабинет, чтобы с Машенькой обговорить нюансы роли перед репетицией. И тут происходит то, что я назвал бы перстом судьбы… Нам на встречу идет Николай Викентьевич — наш народный артист, который репетирует роль короля в новом спектакле. Мы уже виделись, но, на мое удивление, Викентьевич склоняется в церемонном поклоне, это что, старикана на юмор пробило? Оказывается, поклон предназначен не мне, а Машеньке…

— Мария Валерьевна! Как я рад видеть вас в нашем театре… Как здоровье матушки? Передавайте ей привет от старика Викентия…

— Обязательно, Николай Викентьевич, обязательно передам…

Машенька выглядит очень смущенной. Мы проходим в кабинет, я устраиваю ее на балконе, наливаю ароматный чай (норму по кофе и перебрал и потому пробавляюсь травяными настоями). Пока она, все так же смущаясь, пьет чай, я прошу прощения и выскакиваю в коридор, бросаясь на поиски Викентьевича. Он шел на выход, но зацепился языком за охранника. Мне повезло!

— Скажите, любезный мой друг, Николай Викентьевич, вам откуда знакома вон та особа, которую я пригласил сегодня в наш театр?

— Ну, я был другом семьи…

У старика на глаза налезли слезы. Он достал платочек, вытер их, и произнес:

— Знаете, я ведь, старая образина, перед нею в долгу…

— Вот как? Ну расскажите, Николай Викентьевич, выкладывайте все без утайки…

— Валерчик меня перед смертью просил сделать его девочке протеже… Он хотел тебя попросить, но ты был где-то далеко, а я зашел к нему ровно за сутки перед тем, как он… знаете, он ведь точно знал, что завтра умрет…

Девочке? Валерчик? Какой Валерчик? Так мы с Викентьевичем называли только одного человека — легендарного актера, которого я считал своим лучшим другом и который так рано ушел от нас, но у него нет никакой девочки, нет дочки, я это точно знаю…

— Вы ведь знаете, я работал с ним в одном театре… У него была любовница, костюмерша… роман на стороне. Машенька — плод романа… Он так и не смог уйти из семьи и сильно страдал… А Машенька мечтала стать актрисой… Она позвонила мне через три месяца после смерти отца… А я… я так и нашел в себе смелости… не смог подойти и попросить за нее… боялся чего-то, старый дурак…

— Спасибо, Николай Викентьевич, вы мне многое прояснили…

— А? Что? Зачем спасибо?

И Викентьевич выходит из театра еще больше согнув спину — тяжесть болезней перевешивает в нем тяжесть лет…