Зона сна

— Ой, была замечательная история, — неожиданно торопливо влезла в разговор Мими. — Сыновья убитого Павла очень переживали смерть отца. Когда уже при императоре Николае Павловиче в Париже хотели поставить пьесу об убийстве Павла, Николай вызвал французского посла и велел ему, чтобы постановку запретили. Тот ответил, что. у них демократия и правительство театрам ничего запретить не может. Тогда Николай так ему сказал: я пришлю в Париж сорок тысяч зрителей в серых шинелях, и они вашу пьесу освищут. И вы знаете, пьесу сняли с репертуара!

Все, кроме Скорцева, этот анекдот слышали не раз, но вежливо посмеялись. Затем Стас, чтобы сгладить неловкость от исторической дремучести старика, спросил:

— Никита Палыч, если вы согласитесь сказать слово на открытии выставки, я помогу вам подготовить речь.

— Вы? — поразился Скорцев. — Мою речь?

Он явно изменил своё мнение о Стасе в худшую сторону. Схватил костыли, хотел уйти; передумал и остался; налил из графина воды. Показал пальцем на Марину:

— Может, ещё и эта юная леди напишет речь за ветерана? А? Молодые люди! Соберись вы здесь хоть вдесятером, хоть сотней, всё равно не будете знать про войну то, что в одиночку знаю я или другой ветеран. Все, кто там не был, сочиняют ложь. Любой историк, рассуждающий о прошлом, в котором не был, обязательно ошибается. Никакие писаки-журналяки не знают моей войны.

Он встал и, стуча костылями, пошёл к двери. Дойдя, оглянулся:

— Я сам напишу свою речь. И покажу вам, а вы скажете, что исправить. Я понимаю: политесы всякие, никуда не денешься. Но напишу сам, и напишу правду.

Когда за ним закрылась дверь, Марина скорчила рожицу, сказала: «У, бука!» — и рассмеялась. Потом велела Стасу подумать, не подготовить ли кого другого к выступлению, на случай если Скорцев подведёт.

— Думаю, всё будет нормально, — сказал Стас. — Никита Палыч мужчина основательный. Сказал, что напишет, значит, напишет. А я проверю.

Мими проиграла на пианино какую-то бравурную музыкальную фразу, и они отправились на ужин. Пропустив Марину в дверь первой, Стас пропустил и остальных — нарочно замешкавшись, чтобы выйти с Мими. Марину подхватил под руку Лёня; Стас предложил руку Мими, она подумала и согласилась. Так они и шли под ручку, замыкая процессию, но она молчала.

— В чём дело, Мими? — спросил он тихонечко.

— А что-то случилось? — удивилась она.

— Твоя холодность меня убивает, — признался он. — Секретность вещь хорошая, но не до такой же степени.

— Да-а? — пропела она. — А разве мы уже на ты?

— Мими, перестань меня разыгрывать. Я от тебя и так без ума.

Она махнула в его сторону чёрными ресницами и показала головой вперёд, намекая на Марину:

— А как же она ?

— От неё я в уме.

— Оригинально!

Вся группа втянулась в двери ресторана, а они, оставшись на палубе, зашли за кронштейны спасательной шлюпки, где их по крайней мере не было видно в окна.

— Что ты вчера сделал с Мариной? Она с утра только о тебе и говорит и вся светится.

— Где? Когда? Мы же весь вечер были все вместе!

— Ну, это уже ты меня разыгрываешь. Не надо, Стасик. Устроил там с Геней и Лёней танцульку, позвал Наташу Краснер и англичанок, а мне даже не сказал! И, наобнимавшись там с нашей la petite gentille [66], очаровав её, пришёл на палубу улещивать меня! Знаешь, как обидно? Я сегодня утром плакала…

— Мими, дорогая, какие танцы? Я после вашего с Андреем ухода выслушал целый монолог, Марина два часа пересказывала мне свои детские фантазии об устройстве мира, а я их записывал… на такую, знаешь, бумажку…

А действительно, куда делась та запись? Он ведь помнил, куда её положил, но, собираясь писать речь, не нашёл. И танцы какие-то…

Баталист Котов согласился выступить на открытии выставки без малейших сомнений.

— Только, — сказал он, — я ведь в писании речей мастер ничтожный. Так-то, под рюмочку, я вам что хотите расскажу, а записать?.. У меня сразу в голове пустота. Я даже думаю, что писатели — это какие-то особые люди…

Позвали Чегодаева и всей компанией стали придумывать Котову речь.

— Казалось бы, ужасное занятие война, — говорил Стас, а Андрей записывал. — Слова «бой», «битва», «убийство» — от глагола бить. И французское bataille, от batre, тоже — бить. А кого бить-то? Такого же человека, как и ты сам, в общем… Но и действительно, есть упоение в бою…

— У-уу! — вскричал бывший рабочий и бывший солдат, а ныне художник Ю. Р. Котов. — Ещё какое упоение-то! Бежишь, ног под собой не чуешь, все нервы наружу, страх такой, что даже смеёшься, и одна путеводная мысель в голове: воткнуть штык в брюхо проклятому немчуре, да ещё так исхитриться, чтоб тебе самому ничего в брюхо не воткнули…

— И гордишься собою: я сумел, я сильнее, — подхватил Стас, — а ежели голыми руками его берёшь…

— Голыми-то руками несподручно, — усомнился Котов. — Из винтаря его, на крайняк штыком пощекотать, это да. А голыми… Не-ет. Хотя у вас, у бар, свои причуды. Да только вы-то, юноша, разве воевали? Барышни сидели с круглыми глазами, Чегодаев от души хохотал.