Зона сна

Я ничего не делал. Я просто и без затей вот в этом самом море утонул. А когда вернулся — знакомой мне истории не существует, и кто знает, что ещё в ней изменилось, кроме воинского звания Степана… Ах да, вместо Марининой лекции были танцы… И потом — я ведь сам об этом Степане впервые услышал две недели назад! Вот так и получается шизофрения, — усмехнулся он, — когда тебе известно нечто, всем другим неизвестное, и наоборот.

Если был мир, в котором жили Степан, я, Глинка, Букашков, а теперь появился мир, в котором Степан другой, Букашкова нет вовсе, а я — прежний, то что мешает миру измениться так, чтобы вместо Степана был какой-нибудь Вован, Букашков превратился бы в Глинку и не было бы меня? Ничто не мешает.

Щеки его коснулась прохладная рука Мими.

— С тобой всё в порядке, милый? — спросила она. — Ты расстроился из-за того, что я не помню писателя?

Он помотал головой и посмотрел, не видят ли их. И тут же задал свои вопросы:

— Скажи, знаешь ли ты композитора Глинку и как тебе понравится, если я вдруг навсегда исчезну?

— Глинку знаю, а если ты исчезнешь, мне сильно не понравится. — Они засмеялись и пошли обратно.

— Я очень люблю Мариночку, — говорила Мими поздно ночью. — Я при ней много лет, она мне как дочь. Так неудобно… всё это… Если бы пришлось выбирать между нею и тобой, я была бы в растерянности! Но целовать ей ноги…

— Понимаю, — отозвался Стас.

Разговор этот был отголоском тихого скандала, который Марина устроила им там, на корме. Когда они вернулись, выяснив, что композитор Глинка никуда не делся, она сидела очень хмурая, а увидев их, немедленно приступила к допросу:

— Мими, — её улыбка очень контрастировала с ледяным тоном, — я и не знала, что у тебя со Станиславом столь хорошие отношения. Вы с ним уже на ты и бегаете друг за другом!

Стас, поняв, чем это грозит, мигом выдал экспромт:

— Моя вина, Марина. Мы с Мими ещё до завтрака сговорились предложить вам, чтобы нам всем, в своей группе, перейти на ты. Но когда собрались в ресторане, там был этот болван, министр культуры, а уж его-то к своим никак нельзя причислить, я и промолчал. А потом как-то забылось. Моя вина. Казните меня, Марина: можете сказать мне «ты» и пнуть ногой. А я её поцелую.

— Целуй! — приказала она, протягивая ножку.

Он поцеловал, и мир был восстановлен.

Однако теперь возникли проблемы с Мими: оказывается, она не выносила, чтобы хоть кто-то смеялся над её обожаемой Мариной, но и не желала, чтобы её любимый Стас целовал любые части тела любой другой женщины.

— Здесь сокрыт какой-то парадокс, — заметил ей на это озадаченный Стас.

— Ах, — вздохнула она, помахав ресницами. — Если я окажусь разлучницей между тобой и ею, я этого не переживу. Если она меня прогонит, я тем более этого не переживу. Потеряв тебя… Стасик, во мне столько любви, что мне не жить. Вот в чём парадокс-то…

Пришлось успокаивать и её тоже. Он справился.

Полковник Лихачёв назначил Стасу встречу в припортовом кабачке Стокгольма. Стас это его решение отнёс на общеизвестную склонность всех тайных агентов к секретности. Они постоянно виделись на корабле, и никого бы не удивило, болтай они вдвоём хоть в баре, хоть в каюте, хоть прямо на палубе у всех на глазах.

Но с другой стороны, это был лишь второй заход в порт после Гельсингфорса, так отчего не угоститься пивом, стоя на твёрдой земле? И пока пароход пополнял запасы угля, воды и прочего, что там ему, пароходу, требуется, два пассажира, заказав себе пиво и копчёную рыбу и усевшись на стилизованные под пивные бочки табуреты, вели неспешный разговор.

Полковник сразу предупредил, что ждёт откровенности от Стаса, а потому намерен сам быть предельно откровенным. И начал рассказывать о «разработке», в которую он, Стас, попал ещё весной!

— Вы же понимаете, Станислав Фёдорович, мы не можем допускать никаких случайностей, которые осложнили бы жизнь семьи Верховного. Все прочие граждане — пожалуйста: сами выпутывайтесь, если угодили на крючок жулика, пустили в дом воришку или доверились ловеласу. Но к семье Верховного мы не подпустим жулика, воришку или ловеласа! Поэтому весь круг детей, с которыми общалась Марина Антоновнас самого своего рождения, формировался нами. Это старая, отработанная ещё при подборе пажей в дома немецких курфюрстов, средневековая система.

— И вы по каким-то причинам заинтересовались мной, — улыбнувшись, покивал ему Стас.

— Пажей подбирали в знатных семьях, по инициативе самих родителей или по рекомендации придворных.

— И кто в моём случае?..

— Разумеется, ваш отчим.

— Анджей Януарьевич?! Ну конечно.

— Мы провели стандартную процедуру. Негласно познакомились с вами… Весь ваш курс заполнял анкеты с вопросами, а потом были собеседования…

— Ничего не помню…

— … А делалось это лишь ради вас. Мы изучили вас вдоль и поперёк. Я сам встречался с вами; у вас была психика ребёнка.

Стас, припоминая далёкое детство, ухмыльнулся:

— Если бы вы тогда познакомили меня и Марину, то она никак, ни за что не заинтересовалась бы мною. Она для своего возраста очень развитая девочка. Умная, самостоятельная. Даже слишком.