Зорге. Под знаком сакуры

Он закусил зубами губы, до крови закусил — было досадно. Иосикава что-то сказал, но Зорге не услышал его, недоуменно наморщил лоб, со своего места незамедлительно вскочил Аояма, подбежал к Зорге, чтобы ударить — в руках у Аоямы был зажат резиновый шланг, который тот выдернул из стола, — но прокурор остановил чересчур ретивого помощника.

— Не надо, — сказал он, — не мешайте человеку достойно проигрывать свою войну.

— Да он! Да он! — горласто вскричал Аояма и, будто споткнувшись обо что-то, громко затопал ногами, обутыми в подаренную Рихардом обновку — он до сих пор помнил урок бокса, преподнесенный ему Рихардом Зорге.

— Мне очень важно, чтобы вы все рассказали о себе, — прокурор неторопливо протер мягкой замшевой тряпочкой очки, он сегодня являл из себя само терпение, — подробно, без утайки.

— Я устал, — негромко и спокойно произнес Зорге, — я очень устал… Я почти не могу говорить.

— Хорошо, мы перенесем разговор на завтра, — неожиданно благожелательно заявил прокурор, нажал на кнопку звонка, вызывая тюремную охрану и, когда на пороге появились двое дюжих молодцов в форме, которую в Японии не перепутаешь ни с какой другой, приказал им, поведя головой в сторону Зорге: — В камеру!

Едва Зорге очутился в камере и со стоном опустился на койку, как из норы вылезла одноглазая крыса и, ткнув носом в воздух, смешно пошевелила усами.

Зорге лежал неподвижно — то ли потерял сознание, то ли уснул — не понять, крыса внимательно осмотрела его слезящимся оком и знакомо, будто собака, улеглась у норы. А Зорге и в сознании был, и ощущал все отчетливо.

Он понимал, что сейчас надо отрубить от себя прошлое, не думать больше о нем и не жить им — жить нужно только настоящим, только в таком случае он сумеет вынести испытания, выпавшие на его долю. Иного, увы, не дано.

Он неожиданно услышал далекий запах фиалок, очень знакомый: и тут же понял, почему запах этот ему так знаком — это был запах простеньких духов, которыми пользовалась Катя Максимова, — впрочем, другие духи достать в Москве было почти невозможно, Катя это хорошо знала, и когда Зорге предложил ей в подарок парижский парфюм, она от подарка отказалась.

— Почему? — удивленно нахмурился тогда Зорге.

— Меня не поймут товарищи в цеху — таков был ответ Кати.

В этом ответе была вся Катя. Зорге сглотнул собравшийся во рту соленый ком — то ли слезы это были, то ли кровь, не понять, а может, и то и другое, вместе взятое, смешалось, вдавился затылком в плоскую тюремную подушку.

Запах фиалок приблизился, стал осязаем, он буквально висел в воздухе совсем рядом, Зорге ощутил, что глаза у него сделались влажными. В ушах возник далекий звон.

Конечно, хранить молчание и ждать, когда тебе окончательно переломают ребра, было по меньшей мере неразумно. Стоит только прокурору Иосикаве отвернуться, как инспектор Оохаси свистнет своих подопечных, и тогда все… Он зашевелился — нежный аромат фиалок разбередил в нем сердце, заставил кровоточить все порезы и раны, что имелись у него, заставил кровоточить саму душу. Зорге застонал, приподнялся на кровати.

В это время загрохотала железная дверь, в камеру, бренча ключами, вошел надзиратель в темной тюремной форме, с нашивками на рукаве — заслуженный был человек, — гаркнул во всю глотку:

— Вста-ать! Лежать днем на койке запрещено.

Яркая электрическая лампа, висевшая на коротком шнуре под потолком, закачалась. Зорге с трудом поднялся с койки, вытянулся в рост, потряс покрытыми ссадинами кистями рук. Надзиратель бегал вокруг него, топоча ногами, что-то кричал, но Зорге не слышал его, в нем словно бы все отрубилось.

Когда надзиратель откричался, рот его перестал распахиваться, Рихард понял — заряд прошел, буря в ночном горшке утихла, остался только дурной дух, — то спокойным глуховатым голосом спросил у переставшего гневаться тюремного служки:

— Прокурор Иосикава еще здесь находится?

Надзиратель дернулся, лицо его приобрело угрожающее выражение — подумал, что заключенный будет жаловаться на него, набычил голову, становясь в борцовскую стойку:

— А зачем он тебе?

— Хочу сделать важное заявление.

Служка, облегченно вздохнув, побрякал ключами:

— Сейчас узнаю.

Дверь загромыхала снова, засов камеры, схожей с неприступной крепостью, прочно запер помещение, в котором находился Зорге, в камере, кажется, даже воздуха стало меньше… Зорге вновь повалился на койку и закрыл глаза.

Сил у него не оставалось ни на что, ни на жизнь, ни на смерть — кончились силы. И вновь он почувствовал, как на него накатывает фиалковая волна, в глотке что-то расслабленно задергалось.

Кто знает, может, очень скоро кончится его жизнь — линия обреза находится совсем недалеко, — и ему сделается легче, он вздохнул обреченно, словно бы готовясь к последнему всплеску боли, к последнему испытанию, — больше испытаний не будет, — стиснул зубы и вновь затих.

Очнулся он от того, что загрохотала дверь камеры, выволокла его из некой затяжной жаркой трясины на поверхность, — Зорге с трудом поднялся на ноги.

В дверях стоял надзиратель, за его спиной — двое грудастых охранников в фуражках с длинными пластмассовыми козырьками.