Зорге. Под знаком сакуры

— Свершилось! Документы об окончательной договоренности между двумя сторонами, германской и японской, положили на стол фюреру. Так что блин, лежащий на сковородке, с обеих сторон смазан маслом, фюреру осталось только налить кофе из кофейника, добавить в чашку сливок и подцепить блин вилкой, — пребывая в Японии, Отт старался выражаться цветисто, иносказаниями — подражал Востоку, здешним мыслителям, и сам ощущал себя мыслителем. — За это стоит выпить коньяку, — Отт поднял указательный палец, — у меня есть старый «курвуазье», вчера доставили две бутылки…

Коньяк был хорош, золотисто-коричневый, душистый, крепкий — от него даже пощипывало язык и нёбо, но это пощипывание было приятным послевкусием. Отт приподнял стопку, почмокал аппетитно:

— Все-таки французы — большие мастера по части аристократических напитков.

— М-да, заставляют одним глазом плакать, а другим смеяться. Умеют это делать, умеют…

— Я так понял, Рихард, к французам ты относишься иронически…

— Ни в коем разе. Просто я воевал там в пятнадцатом году, знаю, кто такие французы, по собственному опыту.

— А я тогда служил в Берлине, в главном генштабе. Каждому свое, Рихард. — Отт поднес стопку к ноздрям, втянул в себя коньячный дух.

Послужной описок Эйгена Отта Зорге знал, как свой собственный.

— Давай выпьем за дружбу, Эйген, — предложил он.

— Дружбу, которая скреплена на войне кровью, — подхватил Отт, тост ему понравился, — хотя и были у нас разные фронты…

Выпили. Коньяк показался еще более вкусным, чем в первый раз.

— Ну, а третью стопку — за то, чтобы у Берлина с Токио как можно скорее был заключен пакт. — Отт бережно, стараясь не пролить ни одной капли, наполнил стопки. — А цвет-то какой, цвет!

— А вкус, а аромат, а послевкусие… А! — Зорге подхватил восторженную игру Отта. Вот уж за что не хотелось пить, так за заключение пакта — ничего хорошего миру он не принесет, а уж Германии с Японией в первую очередь. Интересно, в какой костюм будет одет господин Пакт и что за вывеска будет к нему прикреплена?

— Прозит! — сказал Отт и легонько стукнул своей стопкой о стопку Рихарда. Выпив, он заткнул бутылку пробкой и сунул коньяк в сейф. Сказал, смеясь: — Об этой бутылке не должны знать ни Хельма, ни сам посол. — Следом он убрал резные хрустальные стопки, пить из которых было особенно вкусно. — Все, финита! — Отт запер стопки и добавил, понизив голос до шепота: — Скоро в Токио прибудет посланник фюрера.

Раз прибудет столь высокий чиновник — какой-нибудь дядя с бульдожьим невозмутимым ликом и золотым фашистским значком на лацкане, то значит, бумаги вот-вот будут подписаны. И в Берлине, и в Токио. Во рту долго еще стоял благородный горьковатый привкус, будто солнышком рожденный, Зорге еще о чем-то беседовал с Оттом, а в груди сидела тревога, никак не проходила: если пакт будет подписан, то до новой войны от него — полтора шага. А Отт… Отт этим обстоятельством был доволен — уселся в кресло и с наслаждением вытащил из серебряного портсигара сигарету, чиркнул спичкой.

— И кого же фюрер пошлет к нам с высокой миссией? — равнодушным тоном спросил Рихард.

— Не знаю. Думаю, что это будет не просто чиновник… Поживем — увидим.

Ночью в Москву была отправлена очередная шифровка, подписанная коротко и звучно: «Рамзай». В шифровке шла речь о том, что немецко-японские переговоры о заключении пакта подходят к концу и в Токио ожидается приезд специального представителя Гитлера.

Специальным представителем фюрера оказался долговязый мужчина с тяжелым волевым подбородком и кустистыми бровями, одетый в потертый черный костюм. Лацкан пиджака действительно украшал круглый золотой значок с изображением свастики в центре, из нагрудного кармана торчал зажим ручки-самописки, также золотой. Небедный был господин, словом. И пиджак, хотя и потертый изрядно, был сшит из ткани очень даже недешевой, такая ткань может тридцать лет носиться и не протираться.

Прибыл высокий берлинский чиновник в самолете, уже известном Рихарду, — он сам в последний раз летел в Токио на таком самолете, — новеньком, сияющем свежими заклепками «юнкерсе».

Уже в посольстве выяснилось, что советник Хаак — так величали важного гостя, — представляет все-таки не фюрера, а Риббентропа, что, впрочем, тоже было немало, — особенно для Герберта Дирксена, кадрового дипломата, который карьеру свою сделал задолго до прихода Гитлера к власти. Иоахим Риббентроп — обычный дворник по сравнению с Дирксеном, в молодости нынешний министр был рядовым коммивояжером, не гнушался продавать тряпки, швейные машинки и елочные украшения и ходить в неглаженых брюках с отвисшими коленями, потом переместился в разряд бакалейщиков — способствовал заключению винных и коньячных сделок, отстегивал в карман немалые проценты, и только потом кривая судьбы вывела его в дипломаты.