Зори земли

Должно быть, такой не увижу вовек —

Дважды его спасала от смерти,

Добрая, умная, как человек.

Со шкурой медвежьей однажды пришел он.

Бросил шкуру. Присел над огнем,

Поглядывая взглядом тяжелым

На собаку с разорванным животом.

Дед, рукава засучив по локоть,

На распялках вытянул шкуру, распял.

Мы подходили когти потрогать,

Гнутые, твердые, как металл.

Потом подбегали к нашей Чернухе,

Туда, где лежала она у плетня,

Где над жаркой раной черные мухи,

Как вороны, кружились, звеня.

Мы ей натащили сена ворох,

Рану протерли мокрым платком.

Дядька на рану насыпал порох.

Она ему руки лизала молчком.

Дня через три иль четыре как-то,

Сдвинув мохнатые дуги бровей,

Дед подошел. Поцокал.

— Чудак ты,

Сдохнет собака.

Не мучь. Убей.

И вот он ружье заряжает поспешно

И, не оглядываясь, — вперед.

Она понимала, понимала, конечно,

Куда хозяин ее ведет.

У Буйволиного водопоя,

Где пиявки илистый берег сосут,

Остановились неожиданно двое.

Они навсегда расставались тут.

Помню, ружье поднимал он несмело,

Выстрел нехотя торопя.

А она глядела, глядела, глядела,

Жалея хозяина и себя.

Кончено.

…Пыж догорал огарком.

Не шевеля почерневших скул,

Дядька долго крутил цигарку,

Впервые беспомощен и сутул.

Рассказ охотника

В пяти верстах от сельсовета

Я жду в кустах его с рассвета.

Он где-то близко, где-то здесь,

Могу следы его прочесть.

Тут он продрался сквозь репейник,

Бродяга пьяный и бездомный,

Перевернул валун огромный

И вылизал весь муравейник.

Там лавровишни ел в кустах,

Ломая косточки в зубах.

Он в рот совал густые кисти,

Он ел, выплевывая листья.

Торчат обглоданные ветки —

Медвежьего стола объедки.

Потом он подымался в рост,

И дерево когтил нежданно,

И десять штыковых борозд

Прорезал по стволу каштана.

В пяти верстах от сельсовета

Я жду в кустах его с рассвета.

Он должен появиться тут,

Он должен появиться тут!

Под мягкой лапой хрустнул прут.

И вот — он тут.

Медведь смотрел спокойно, смело,

Как будто бы сказать хотел он:

Мол, я пойду своей дорогой,

А ты иди в свою берлогу.

И, чуя наведенный ствол,

Шурша листвою по лощине,

Он, не оглядываясь, шел,

Шел, как положено мужчине.

А я прицелиться посмел —

И первый выстрел прогремел.

Его свалил удар свинца,

Над шерстью вспыхнула пыльца.

Он повернулся ко мне так,

Как повернулся б только танк.

Но зверь — он зверем стал теперь —

И на меня пошел, как зверь.

Его отбрасывал свинец,

Он снова шел, привстав.

И близко-близко наконец

Он лег в прохладу трав.

Зализывая кровь и грязь,

Боками жаркими вздымая,

Он лег, со смертью примирясь,

Ее причин не понимая.

Разлапый, он разлегся грузно,

Земле отдав остаток сил.

И стало тихо. Стало грустно.

Зачем медведя я убил?

Сыр

В полдень пришли пастухи в шалаш.

Смех и шутки — ключом.

У каждого бёдра стянул патронташ,

Винтовки торчат за плечом.

Готовит обед дежурный пастух,

А эти сидят, переводят дух.

Охотник отчаянный и непоседа,

Внезапно Роуф толкает соседа:

— Давайте, ребята, устроим тир.

А ну, Алеша, тащи-ка сыр!

Сыр толщиной с хороший кулак,

Если поставить ребром.

Его покрывает оранжевый лак,

Он задубел над костром.

Мы ставим на камень рябой от дыр

Почти что каменный сыр.

Мы пот тяжелый стираем со лба.

Отдача отбрасывает плечо.

За горы откатывается пальба.

Пальцам от ствола горячо.

А сыр на камне, как решето, —

Не промахнулся никто!

Глядит зоотехник из РТС —

Он в горы приехал вчера.

Три дня он сюда из города лез

И киснет сегодня с утра.

А пастухи, стоя в дыму:

— Попробуй, пальни-ка! — кричат ему.

И вот, сжимая мучительно рот,

Он в руки, как палку, винтовку берет.

Роуф хохочет, держась за бока,

Мигает насмешливым глазом:

— Тебе, брат, стрелять не в сыр, а в быка,

И то, брат, если привязан.

Но тут зоотехнику авторитет

Спасает дежурный пастух.

— А ну, — говорит, — давай на обед,

Пока огонь не потух.

…Мы пьем ледяную воду озер,

По пальцам стекает жир,

Едим мамалыги дымный костер

И пулями взрезанный сыр.

В шахте

Ты в шахту вошел, как в холодную реку.

Пять километров по темному штреку!

Эй! Налетит вагонетка с разбегу!

Пять километров по темному штреку!

Ты виснешь над бездной, сползая по гезингу,

Пальцы вжимаются в мокрую лесенку,

Глаза ошалелые шарят по своду…

Но вот, наконец, ты присел на породу.

Присел и вздохнул. Доволен собою.

Уголь вокруг — ты дошел до забоя.

На лбу твоем черные капельки пота.

Тебе отдохнуть хорошенько охота,

Пускай хоть за шиворот льется вода.

Ты только дошел до места работы,

А люди работать приходят сюда.

Старик

Устало сбросив мотыгу с плеча,

Старик, кряхтя, присел у ключа.

Белый, как мельник, от пыли дорожной,

Черные ноги разул осторожно.

Склонился к воде, завернув воротник,

И, словно насос, закачался кадык.

Искоса, как на стенные часы,

На солнце взглянул, вытирая усы.

Мокрый платок прилепил к голове,

Вытянул ноги на мокрой траве,

И, как-то притихнув, сидел над водой —

Большеголовый, смуглый, седой.

Задумавшись крепко, не знаю о чем,

Долго сидел старик над ключом.

Смотрел, как играет зайчик луча.

И вдруг рукой зачерпнул из ключа.

В ладони большой, как чаша весов,

Воду держал, молчалив и суров.

Потом ладонь наклонил слегка,

Следя, как струйка стекает покорно,

Как будто, рукой зачерпнув из мешка,

На вес и на ощупь попробовал зёрна.

Баллада о рыбном промысле