Зорич

«Вот как?! — удивился есаул. — Даже так?! У тебя что, Семён Иванович, глаза подсели? Даже отсюда вижу — Домницкий это, мил друг! Это вздёрнутое правое плечо, привычка держать голову набок, правое ухо более оттопыренное, и этот вздёрнутый кок! За что же ты меня так не уважаешь, любезный Семён Иванович, или это Корф говорит твоими устами? Но ты бы тогда не предложил мне к случаю свой бинокль», — эти мысли молнией мелькнули в голове Евгения Ивановича, когда, делано зевнув, он вернул бинокль, сказав непринуждённо:

— Пойду-ка я досыпать. Разбудили меня вальсы Штрауса, вспомнилось прошлое далёкое, жизнь столичная.

Едва различимый в темноте Семён Иванович понимающе закивал головой. Похрустывая ракушками, есаул побрёл к дому. Думалось докучливо: «Если Корф свяжет в один узелок Зотова и Домницкого да вспомнит ещё Диану с Муром, это будет что-то! Надо будет сказать Фролу, чтобы Ядвига не проявляла интереса к лесопилке. Тот налёт на рудник, то похищение — дело Зотова и поляков. Ведь неспроста такое количество золота собрали там. Без хозяина не обошлось. Всё было продумано, и если бы не стало известным, что золото прятали в отвалах, расследование тянулось бы по-прежнему — ни шатко ни валко. А теперь? Если Корф узнает о связи Домницкого и Зотова, им не отвертеться. А если узнает от Ядвиги или от филёров о том, что знаем мы с Фролом, он всё поймёт, старый лис! Разве что Домницкий со своими парнями подсуетится. Тут уж и мне не надо зевать». Думая так, дошёл не спеша до дома и у порога уже, плюнув, вспомнил, что трость оставил в кустах. Долго не мог уснуть, сон пришёл даже не с первыми петухами.

На следующий день после завтрака, когда есаул играл с сыном в кубики, заявил о себе Фрол Иванович, раньше, чем об этом доложила Маруся. Евгений Иванович знал, что это он, когда запахи ваксы и одеколона «Жасмин» поплыли по дому. После обычного «Здравия желаю, Евгений Иванович!» казак, отодвинув портьеру, появился за порогом, держа в руках шляпную коробку, перевязанную яркой лентой.

— Заходи, Фрол Иванович, не стесняйся. Что это у тебя?

Фрол Иванович, молча поставив коробку на пол, стал развязывать, что-то выговаривая себе в усы, не поддающийся его усилиям большой бант. Есаул и Дима наблюдали за ним молча. Облегчённо вздохнув, Фрол Иванович, отложив крышку, сунул руки в коробку. Малыш шагнул вперёд и застыл, когда Фрол Иванович достал из коробки невиданное чудо — белого с тёмно-жёлтыми пятнами крупнолапого щенка. Тот, поставленный на пол, намочил под себя, а когда Дима бесстрашно шагнул к нему, коротко взлаяв, отскочил в сторону. Так повторилось несколько раз, а когда Маруся явилась с тряпкой, оба скрылись в коридоре.

— Оставь их, пусть играют, — сказал есаул на вопросительный взгляд девушки. — Сделай нам с Фролом Ивановичем чай с чем-нибудь вкусненьким.

Когда Маруся, понимающе улыбнувшись, вышла, Евгений Иванович, присмотревшись, спросил с тревогой:

— Не тяни, Фрол, что случилось?

Тот, склонив крупную, в седых кольцах волос голову, тряхнув серьгой, глухо сказал:

— Плохие новости, ваше благородие — Григорука, кубанца, убили.

— Что?! — выдохнул есаул и, опёршись руками о колени, метнулся к казаку. — Когда? Где? Кто? Не тяни, Фрол!

Тот, подняв голову, с трудом выговаривая, ответил коротко:

— Социалисты проклятые со студентами, — и замолчал. «Вот оно как. И сюда докатилось», — обречённо подумал есаул. И не удивился таким мыслям, словно заранее знал, что так и будет. Замолчали надолго. Смотрели молча, как девушка, накрыв стол, ушла, удивлённая. Заговорили, только когда, помянув, поставили пустые стопки на стол.

— Я слушаю тебя, Фрол Иванович, рассказывай, как оно всё было.

Уставившись в стол, избегая смотреть есаулу в глаза, сминая толстыми пальцами катышек хлеба, Фрол Иванович натужно заговорил:

— Как с вами это случилось, так днями позже всё и началось. Верно Григорук говорил, он грамотей был, что все беды от этих, от студентов и социалистов. Словно свою судьбу чувствовал…

«Да. Это так, — с тоской подумал есаул. — Как это в Библии: „многие знания…" Нет, не помню. Но это, похоже, к случаю».

— Улицы стали перегораживать, толпами собираться с флагами. Злые, как басурманы. Так и в тот день. Собрал нас Загоскин, приказал баррикады убрать, людей разогнать. Ну и поехали. Жлуктов с солдатами и мы. Жлуктов им «разойдись» и всё такое, а те — стрелять. Сказали потом, что провокаторы это, а нам что, легче?! Григоруку прямо в грудь, под сердце, не мучился даже.

Фрол согнутым пальцем вытер скатившуюся из-под лохматой брови слезу. Есаул, сжав челюсти, закрыл глаза.

— А под Стёпкой, — продолжал Фрол, — коня покалечили, ногу сломали. Как он терзался потом. А когда увидели, что с Григоруком, ребята осатанели, грудью вперёд кинулись. Ванька, племяш, совсем озверел, так он этих… — Фрол замолчал, подбирая слова. — Так он их плетью! А ты знаешь, какая она у него — трофей горский. Будут теперь долго синими ходить, поминать плеть казачью! А уж плеть у него — обух перешибить можно!