Зов Полярной звезды

К Барченко, припадая на деревянную ногу, подволокся дядька в прокопченной телогрейке и драном треухе, из-под которого выбивался украинский чуб-оселедец.

— Вы, мабуть, начальник? — вопросил надтреснуто.

— Я, — ответил Александр Васильевич. — А вы кто будете?

— Обходчик тутошний. Ось тамотки моя сторожка, — дядька взвил дряблую руку куда-то в сторону. — Я, как, значит, паровоз заслышал, сразу сюдой. А культяпка проклятущая скользит, даже на пузе прокатился…

— Ты мне нюни не развешивай! — сгреб его за шиворот Чубатюк и приподнял над землей. — Твою душу мать Колумба Христофора бабушку в лысый череп! Диверсию устроил, лизоблюд капиталистический? Шуруп беременный, кикимора Милосская… Ты у меня щас в страшных муках дохнуть будешь, раскудрить твою черешню!

Подвешенный в воздухе обходчик засучил всеми конечностями, заикал:

— Господин… чи то товарищ хороший… да разве ж то я?

— А кто? Отвечай, зад пятикорпусный!

— Часа эдак с полтора тому… сижу у себя в будке, чайком балуюсь… оно с морозцу-то чаек нутро почище горилки греет…

— Живее балакай!

— Так я ж и балакаю… Сидел, значица, чаек попивал. Вдруг чую: пол подо мною на сторону повело. Как при землетрусе… Я к путям, а тут вон оно что… — Он дрыгнул протезом, указывая на черную воронку.

— Что же возле колеи не остались? — ввязался в перемолвку Вадим, которому надоело стоять молча. — По правилам должны были поезда дождаться, сигнал подать.

— Я и остался. Постоял, мабуть, с час, закоченел. Дай, думаю, в сторожку схожу, погреюсь чуток. Поезда здесь редко ходят, без расписания. Кто ж его знал, что вы аккурат в энту минуту проходить бу…

— «Кто знал, кто знал…» — Чубатюк вознес обходчика к задымленным тучам так, что у того остаток фразы застрял в горле. — Чтоб тебе всю жизнь кактусы рожать, мякина ты матрасная! Да я тебя, злыдень тугоплавкий, козе в трещину…

Назревавшую расправу предотвратил Барченко:

— Отпустите его, Макар Пантелеевич. Видно же, что он не виноват.

Макар без охоты выпустил телогреечного дядьку, и тот грянулся оземь. Завозился, силясь подняться. Вадима кольнула жалость, подал руку.

— Никак белофинны опять проказничают? — проронил между тем Барченко, не то спрашивая, не то размышляя вслух.

— Они! Они самые, чтоб им пусто было! — с готовностью подхватил обходчик. — Больше некому. Тут на десять верст вокруг — ни души…

— И что нам теперь делать прикажете? Самим пути чинить?

— Зачем самим? Пошлите человечка в Лоухи, пущай сообщит. Пришлют ремонтную бригаду, дня за два все и поправят… Я бы сам сбегал, да где мне с моей кочерыжкой!

— Два дня? — Александр Васильевич что-то прикинул в уме, вздохнул. — Ладно, указывайте стезю, гонца изыщем.

— А что ее указывать? По шпалам, по шпалам — к станции и выйдете.

— Разрешите, я схожу, — попросился Чубатюк. — У меня ноги длинные и холоду не боюсь, едрит его перекись марганца…

— Нет, Макар Пантелеевич, вы мой первый помощник. Куда я вас от себя отпущу? Дабы справедливость соблюсти, кинем жребий. Доверимся, так сказать, фатуму. На кого он укажет, тот пусть и грядет…

Фатум в виде короткой спички, наобум выдернутой из пучка длинных, указал на хилера Яакко. Выбор следовало признать удачным — для бывалого пилигрима пеший поход протяженностью в десять верст был скорее прогулкой. Яакко собрался в момент — натянул на плечи крестьянский зипун, сделавший его похожим на героя некрасовских стихов, вооружился на всякий случай револьвером, взял с собой кус ржаного хлеба и флягу с горячей водой.

— Двигай поршнями, едрен-батон! — в самом добром тоне напутствовал его Макар.

Немногословный Яакко только кивнул и бодро пошагал по путям.

К вечеру прикатила на разболтанной дрезине бригада рабочих — все как на подбор в латаных ватниках — и принялась ломами разбирать искореженные рельсы. Разбирали с ленцой, никуда не торопились. Чубатюк наорал на них, выбрав из своего необъятного словарного запаса наиболее забористые выражения, однако на работяг это не подействовало — выслушали апатично и темпов не ускорили.

Вадиму и в дороге-то муторно было сидеть в запертом вагоне — после восьмилетнего подземного схимничества возненавидел замкнутые пространства. Теперь же, когда поезд стоял, тем более хотелось на волю. Поэтому, запахнув шинель и напялив башлык, вышел прогуляться. С ним увязался Яакко — забулькотел что-то на своем маловразумительном языке про волков, бандитов и прочие опасности.

— Ты сам их видел? — спросил Вадим, позевывая.

— Видеть не видела, однако, но слысать слысала…

— И что ты слышал?

— Волка выла. Близко. У-у-у! — И Яакко очень похоже изобразил тягучую волчью песнь. После чего погрозил гибким, как гусеница, хилерским пальцем. — Стерегись, однако. Моя нюх имеет. Смерть рядом ходит…