Зов Полярной звезды

Человек с усиками — Вадим знает, что его зовут Олег Аркадьевич Крутов и он любит форсить своим знанием сомнительных народных прибауток, которые использует ни к селу ни к городу, — поворачивается к мальчишке и покровительственно спрашивает:

— А скажите мне, Миша…

— Михаил Юрьевич, — поправляет тот, горделивый и ранимый, как все юнцы.

Но Крутов пропускает ремарку мимо ушей и продолжает в том же высокомерном духе:

— А скажите мне, Миша… у вас в досье написано, что вы пилотировали «Фарманы» и «Ньюпоры». С этим-то молодцем совладаете? Он, говорят, капризен. Не на нем ли разбился сам конструктор? Счастье, что не насмерть…

Вадим читал об этом, история тогда вышла шумная: в 1909 году на авиасалоне в Реймсе новенький аэроплан из-за вспышки бензина в карбюраторе сгорел как порох. Его изобретатель Луи Блерио выжил лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Но с той поры минуло пять лет, «везунчик Луи», как его стали называть за удачливость, доработал свой аппарат, и вот он — стоит на кочковатом поле под Петроградом, готовый к взлету. Первый в мире аэроплан, способный поднять не только пилота, но и двух пассажиров, не считая груза. Первый аэроплан, перекрывший немыслимый потолок скорости — сто километров в час. И все потому, что установлен на нем не слабенький 25-сильный двигатель «Анзани», а «Гном» мощностью — уму непостижимо! — в шестьдесят «лошадей».

— Потешно… Я летал и на таких, — отвечает Миша, надувшись, — ничего хитрого. Зато через десять часов будем на месте… если погода не испортится. Это же самый скоростной аэроплан!

— Знаю, Мишаня, знаю, — панибратски отзывается Крутов. — Палка красна — бьют напрасно, палка бела — бьют за дело. Просто проверял вас. Издержки профессии, без обид…

Вадим в разговор не ввязывается, боится опростоволоситься. Ему восемнадцать лет, студент-недоучка, знаний — две консервные банки плюс дыра от баранки. Сморозишь что-нибудь не то — поднимут на смех. Уж лучше язык за зубами держать, так вернее.

Миша выказал себя аккуратистом: перед тем как вскарабкаться на аэроплан, дотошно осмотрел его, обошел со всех сторон, проверил на прочность крылья и хвостовое оперение, повращал винт, а в завершение складным японским ножичком соскреб со стабилизатора налипший птичий помет и только после этого объявил, что готов лететь.

По приставной лесенке взобрались в… не вошло еще тогда в обиход слово «кабина», бытовало другое, введенное в оборот воздухоплавателями, — «гондола»… вот в нее и влезли. Места в ней едва хватало на троих, жались друг к другу, как хомячки, посаженные в стеклянный сосуд. Миша сел в пилотское креслице, приноровился к рычагам управления. Вадим с Крутовым примостились на пассажирской скамеечке, взялись за укрепленные крест-накрест трехжильные леера. Колени пришлось подтянуть к подбородку, потому что под ногами торчал притороченный к полу гондолы стальной ящик. Крутов пошатал его.

— Присобачили крепко, не отвалится. Посмотрю я на господ англичан, как они будут его отдирать… Но это уже не наша забота. Сталось у нас раздумье, да в голове почесушки. — И вальяжно, как барин извозчику, бросил через плечо: — Трогайте, Миша!

Стояло раннее-раннее утро, брезжил мглистый балтийский рассвет. Мела поземка, обсыпая крупинками плоскости аэроплана.

— Да, не май месяц… — поежился Крутов. — Как бы нам дуба не дать. Унты надели, а полушубков не прихватили.

— Куртки на меху, — осмелился возразить Вадим. — В них тепло, не замерзнем.

— Молодо-зелено! — рассмеялся Олег Аркадьевич и натянул перчатки с автомобильными крагами. — Дали нам зайку, дадут и лужайку? Хе-хе… Вы представляете, сколько градусов там, на высоте? Под минус тридцать, да с ветром… Вы хоть лицо руками прикрывайте, а то и отморозить недолго.

Солдатик из аэродромной обслуги крутанул двухлопастный винт и тут же дал стрекача, чтобы не быть перемолотым в фарш. Затарахтел мотор, загремела цепная передача, лопасти слились в сверкающий диск. «Блерио-XII» потрюхал по неровностям летного поля, разогнался и взмыл в бессолнечное небо. Сразу же стынь проняла сквозь куртку, но Вадим не подал виду, что мерзнет, только голени руками обхватил поплотнее — якобы для удобства.

— Да… — перекричал Крутов рев двигателя и шум ветра. — Вот вам еще одно испытание: высидеть десять часов, узлом завязавшись. Сумеете?

Вопрос не требовал ответа, типичная издевка старшего над младшим, на какие Олег Аркадьевич был горазд. Поэтому Вадим промолчал, стал смотреть вниз, туда, где распростерлась под крылом Ладога. Но Крутов не отставал, скрашивал болтологией полетную скуку.

— Вадим Сергеич, а как вас в наше отделение занесло? Правда, что профессор Дикань за вас Беляева просил?

— Да, — бессознательно ответил Вадим. — Вообще-то я на фронт хотел записаться, но он отговорил. Да и в комиссии отшили. Сказали, молод еще.

— А к нам, выходит, и желторотиков можно? — подковырнул Олег Аркадьевич, который превосходил Вадима возрастом лет на шесть-семь, не более. — Да не дерите вы нос, я не со зла. Умное теля двух маток сосет. В войну люди скорее взрослеют. Послужите, пооботретесь, заматереете… Наживное!