Зов пространства

На протяжении жизни двух поколений уцелевшие нации пытались навести порядок в полуразрушенном мире, и им не было дела до разбросанных в океанах островов. Но затем австралийцы повели политику малозаметной, вежливо-меркантильной экспансии в Тихом океане, а бразильцы сочли это вызовом своему доминированию. Со временем австралийцы пришли к закономерному выводу, что пора распространять свое экономическое влияние на различные группы островов.

Новокаледонцев такое внимание к их государству не радовало. Дорожа свободой, они отражали попытки проникновения с обеих сторон. В 2144-м, когда космос был провозглашен независимым, они все еще сопротивлялись нажиму, который к тому времени значительно усилился. То один, то другой архипелаг уступал кому-нибудь из внешних игроков торговые преференции и постепенно возвращался в колониальный статус, и теперь мало кто сомневался, что в недалеком будущем и Новую Каледонию ждет аннексия в той или иной благовидной форме. Скорее всего, Австралия приберет архипелаг к рукам под предлогом недопущения строительства бразильской базы в тысяче миль от южноамериканского побережья.

Вот в такой международной обстановке представлявший интересы Космоса Жайме Гувейя в 2150-м выступил со своим предложением: обе великие державы гарантируют Новой Каледонии независимость, выделят значительные денежные средства и обеспечат экономическое развитие, если эта страна согласится предоставить часть своей территории Космосу под его земную штаб-квартиру и главный порт.

Новокаледонцам это предложение не пришлось по вкусу, но все же оно было лучше, чем любое из альтернативных. Островитяне согласились, и началось строительство космических верфей.

С тех пор Новая Каледония жила в любопытном симбиозе. На севере – площадки для взлета и посадки ракет, склады, мастерские и жилища; все обустроено по последнему слову техники. На остальных же четырех пятых острова за два с половиной века не изменилось ровным счетом ничего. Это устраивало и новокаледонцев, дороживших привычным образом жизни, и граждан Космоса, не желавших, чтобы посторонние совали нос в их дела. Так что совершить посадку на любом из островов архипелага можно было только с разрешения обоих правительств, которое давалось далеко не всем желающим. Для туристов и торговых агентов архипелаг был закрыт, и вообще иностранцев на нем жило немного.

Все же я проник в этот заповедник старины, причем неожиданно получил неделю отдыха. Но какая необходимость сидеть сиднем на территории Космической концессии? Один из секретарей порекомендовал Лахуа, городок, расположенный в южной части острова, недалеко от Нумеа, столицы. Туда-то я и направился.

И нашел, без преувеличения, картинку с открытки. Это был рыбацкий городок, наполовину колониально-французский, наполовину туземно-тропический. На широком песчаном берегу лежали каноэ – и настоящие, вполне исправные, и современные имитации. Волнолом защищал небольшую якорную стоянку; дальше окаймлявшие берег пальмы кончались, уступая место жилищам.

В Лахуа преобладали дома традиционного типа, крытые пальмовыми листьями, но центральную площадь, мощенный камнем прямоугольник, окружали совершенно нетропические постройки комплекса с громким названием «Гранд-палас». Тут и магазины, и кафе на открытом воздухе, и фруктовые прилавки под яркими полосатыми навесами, и гогеновские женщины при них, и на восточной стороне до крайности уродливая церковь, и pissoir, и даже mairie[9]. Такое впечатление, будто все это импортировано из Франции двадцатого века. Все, кроме жителей… Но даже они – кто в ярком саронге, а кто в европейской одежде – наверняка в пору французского правления выглядели точно так же.

Трудно было поверить, что это настоящие люди, живущие настоящей жизнью. Меня с первого дня не оставляло странное ощущение, словно в любой момент невидимый режиссер скажет «Стоп!» – и все прекратится.

Но уже к следующему утру я пообвык и вошел во вкус курортного бытия. Принял душ, затем без спешки отправился на поиски аперитива. Мне приглянулось кафе на южном берегу, со столиками в тени купы деревьев. Что бы заказать? Наверное, моих любимых напитков здесь не подают.

Подошла юная смуглянка в пестром саронге. Я вдруг почувствовал себя героем старинного романа и импульсивно попросил перно. Это не вызвало недоумения.

– Un pernod? Certainement, monsieur[10], – ответила девушка.

В ожидании абсента я разглядывал главную площадь, уже не столь оживленную – близился час дежёне, завтрака, – и размышлял о том, что приобрели и что потеряли Сидней и Рио, Аделаида и Сан-Паулу с той далекой поры, когда они были не крупнее Лахуа, и чего стоили достигнутые ими успехи…