Зрячая ночь. Сборник

Лера чувствовала, как пылают щеки. Ей не хватало воздуха и уж точно не хватило бы жизни, чтобы решиться и выйти на площадку у самой воды. Может, когда-нибудь. Может, однажды. Но и увиденного было достаточно, чтобы понять — прозорливый Телеграмм-канал снова попал в точку, она отдалась ритму, пусть стоя на месте, но отдалась.

Песня закончилась, пары замерли и разошлись, посмеиваясь, перекидываясь шуточками, будто происходящее между ними не было чем-то личным, глубинным и горячим, как раскаленное ядро. Демон поцеловал очередную ладонь, навеки прощаясь с той, в ком выжег душу за один-единственный танец, и растворился среди других. Перед тем как навсегда исчезнуть, он обернулся и посмотрел вверх — на парапеты, с которых наблюдали за танцующими такие же трусы, как Лера. Ей показалось, что их взгляды встретились, потому дьявольскую улыбку, брошенную вскользь, она решила забрать себе. На долгую память.

* * *

Лера шла, чуть пошатываясь, как пьяная. Но в голове было пронзительно ясно. Все неразрешимые проблемы стали понятны и просты настолько, что разделились на те, которые можно решить, и те, над которыми не властен никто, разве что высокое июльское небо в бликах неспящего города. И вот их-то стоило принять как данность. Не биться лбом, нет, напротив, рассмотреть поближе, вдруг за железобетонной броней беды скрывается нежное нутро нового горизонта событий?

От таких мыслей заткнулась даже старуха-банши, подавилась воем, сглотнула тяжело, поежилась в грудине, мол, не поумнела-ли ты, девка, уж не открывать ли мне поиск новой жилплощади?

— Вполне возможно, что да, — ответила ей Лера и щелкнула по новому сообщению чата.

«Никогда не знаешь, где откроешь важное о себе самом.»

Рекомендации становились все пространнее. Что делать с такой подсказкой? Прислушиваться к чужим разговорам в толпе? Отыскать среди сотни ночных забав ту, где случайные и очень пьяные прохожие вываливают свое драгоценное мнение, как причинное место из расстегнутой ширинки? Кто хранит в себе правду о другом? Кто готов поделиться ею, более того — сказать вслух глубокой ночью, когда предметы теряют очертания, а привычные слова — смысл. Или ночи эти были созданы мирозданием как раз для таких разговоров?

Не разбирая дороги, Лера прорезала толпу, как нож теплое масло. Кто-то уступал ей дорогу, кто-то толкал плечом, кто-то бросал ей вслед возмущенное — эй, блин, ты чего, блин? Лера не замечала ни первых, ни вторых, даже не слышала третьих. Накатившее было умиротворение отхлынуло, как всегда и бывает с волнами. И на обнаженных мокрых камнях разверзлась голодная пасть пустоты. Бабка под ребром покашливала, прочищая горло, — готовилась выть.

Как открыть что-то важное о себе, если и малозначительные вещи тонут в сумраке непонимания? Как отыскать силы, чтобы однажды утром посмотреть на себя в зеркало и задать вопрос — кто я? Неудавшаяся сказочница? Успешный копирайтер, пусть тошнит и от слова этого, и от дела? Непонятый гений, пока еще не распознавший, в чем собственно его гениальность? Или уютная посредственность, быть которой отчего-то стало стыдно. Мир, где жить просто хорошим человеком — мало, как мало просто хорошо делать свое простое и хорошее дело, построили несчастные дети с синдромом отличника. Стены их тюрем выстроили отцы, ругающие за тройки, и матери, задающие извечный вопрос: а почему четверка, почему не пять? Вот сын Шевцовых небось пятерку принес!

И пусть сын Шевцовых вылетел с третьего курса за пьяное нападение и попытку изнасилования, в голове выросшего ребенка намертво засела виновная истина — если дело выходит посредственно хорошо, то это плохо, плохо, очень плохо, иди и умри в углу, все равно десерт не получишь, десерт ты не заслужил. Без сладкого у нас сохраняются здоровые зубы и изрешеченная язвами ненависти к себе душа.

— Я падаю в траву, я прорастаю, я — это перламутровых лесов. — Голос доносился со стороны Нескучного Сада. — Я — край, я — тот, кто исходил по краю тропу с начала до конца веков.

Лера застыла на половине шага. Где-то там, спрятанные деревьями от шумной толпы, звучали стихи. Странные и, наверное, плохие стихи, которые пробрали Леру от макушки до пят. Она медленно опустилась на край лавочки. Пара, сидящая на другом ее конце, посмотрела на Леру неодобрительно, но было плевать. Лера слушала.

— Я — тихий полдень августа, я — вечер, хрустальный звон морозного утра. Я стар, я очень стар, я юн и светел. — Понять, кто читает строки, не выходило, голос искажал хрип микрофона, слишком уж далеко находился источник слов, делающих Лере сразу и больно, и хорошо, и холодно, и жарко. — Я — дева и дракон, я точно та, которой по плечу и дважды в реку, и соленою глыбою во брод. Я — все, что нужно в смерти человеку…