Звенит январская вьюга

Теперь в репертуаре оркестра не могло быть джазовых произведений, их место заняли другие произведения, простые советские песни, которые Рознер обязан был аранжировать. Это были долгие и продолжительные месяцы кропотливого и тяжёлого труда, когда оркестр обрёл некое звучание и был готов к первому выступлению в местном клубе для заключённых и лагерного начальства. Тот труд, проведённый Эдди Игнатьевичем Рознером, был несоизмерим ни с каким другим трудом! Помимо занятий с оркестром, проводимых с утра и до вечера, Эдди Рознеру надлежало заниматься и аранжированием пьес. Вот так ежедневно, после занятий с оркестром, Рознер усаживался перед крошечной деревянной тумбой и начинал сочинять, расписывая новые произведения для своего оркестра. От постоянного недосыпания его организм был сильно истощён, а чувство голода обессиливало и без того измученный организм. Теперь Эдди Игнатьевич уже не играл на трубе. Всё упиралось лишь в одну и очень вескую причину, что в Москве, при аресте, трубу его конфисковали. У него пошатывались зубы и болели дёсны, а за этим последовало заболевание – цинга. Ему необходимы были витамины, лук и чеснок. И узнав об этом, рискуя попасться на глаза лагерным надзирателям, танцовщица, работавшая в его оркестре, утаскивала с кухни что-нибудь из еды и по ночам приносила Эдди Игнатьевичу. И только благодаря той женщине по имени Марина, Рознер сумел выжить. Они стали друзьями. Он был ей бесконечно благодарен и в какой-то момент их отношения из дружеских перешли в интимные. Сам того не желая, впервые за долгие годы он подвергся искушению, но в душе был по-прежнему предан и любил свою Рут. Она часто снилась и, как наяву, обнимала его, но проснувшись, он долго оставался под впечатлением сна, не находя себе места. Лагерная жизнь была суровой, изнурительной и ничего хорошего не предвещала. День сменялся ночью, а ночь днём. Шли месяцы, и однажды Марина вынуждена была признаться Рознеру, что ждёт от него ребёнка, а ещё через девять месяцев у них родилась дочь, которую назвали Ириной.

Из моих воспоминаний

Мне исполнилось 17 лет. В то время я уже была солисткой оркестра Эдди Рознера. Эдди Игнатьевич полюбил меня, как дочь, часто проявляя заботу обо мне, чем я была горда. В разговоре с кем – то, если бывало он клялся в чём – то, то при этом называл два имени, первым именем была его родная дочь Эрика, вторым именем было моё. По-детски я была уверена, что на тот момент в его жизни я занимала одно из главных мест и по-детски не могла даже представить кого-то ещё! Но однажды всё поменялось в одночасье. В городе Николаеве, куда мы приехали на гастроли, однажды я постучала в дверь гостиничного номера, в котором жил дядя Эдди и, войдя в номер, неожиданно увидела сидящую рядом с ним девочку лет 13–14-ти. Почувствовав моё смятение, Рознер сразу поспешил мне навстречу и стал нас знакомить, представив девочку своей дочерью, которую звали Ирина. Она показалась мне обычным, милым, худощавым ребёнком. Уже познакомившись поближе, моя детская ревность поутихла. И хоть Ирина была ничем не примечательным ребёнком, что-то в её поведении проскальзывало рознеровское, но особенно глаза, которые по цвету зрачков были разными, серый и карий. Мы виделись с Ириной несколько дней, а затем наш путь лежал в другие города. В дальнейшем мне не пришлось больше видеться с Ириной.

В 90-е годы, приезжая в Москву и останавливаясь у своей подруги Лидии, мне не раз приходилось быть слушателем многочисленных рассказов от её тёти Таси, чья судьба немного напоминала судьбу Э. Рознера. В те далёкие сталинские времена тётя Тася была приговорена к десяти годам тюремного заключения и немедленно выслана в Сибирь. По её рассказам я много узнала о лагерной жизни, где находилось огромное число ни в чём не повинных людей. Тёте Тасе, у которой кожа лица была изрезана десятками морщин, пришлось пройти тяжёлое жизненное испытание. Это были холодные тёмные бараки, никогда прежде не отапливающиеся в зимние лютые морозы. В одном из таких бараков могло находиться более ста женщин. Все спали на полу, плотно прижавшись друг к другу. Купаться разрешалось редко. В тех немыслимых, нечеловеческих условиях, где постоянная антисанитария порождала множество разных заболеваний, несмотря на это и многое другое, бедные женщины вынуждены были находиться и отбывать кем-то приговоренный многолетний срок. Грязь, вши огромного размера, ползающие по головам, буквально не давали покоя ни днём, ни ночью. Среди заключённых, в лагере было немало известных и заслуженных деятелей культуры и искусства. Бесконечно тянулись год за годом, но однажды, среди ночи кто-то из женщин громко, на весь барак закричал, да так, что перепугал всех, кто находился там. Спящие женщины повскакивали с мест и испуганно стали смотреть на кричащую. «Бабы! Чую, чую, сдох этот ирод!» Это был 1953 год. Год смерти И. Сталина.

Не забыла я и другой эпизод, но уже в мирное время.