Зверь

Брат Ансельм — наш эконом — только что почил в мире, прослужив пятьдесят лет во благо нашему инсти­туту. Жак был сильно привязан к брату Ансельму, ко­торый при встрече всегда совал ему в карман плитку шоколада. Я стал спокойно говорить своему ученику об умершем, о том, что он заснул навсегда, что он больше не встанет, не будет ходить, не положит плитку шоко­лада в его карман. «А кто же тогда мне его даст?»— спросил с беспокойством Жак. Я предложил ему схо­дить к умершему. Прикоснувшись к нему, лежащему, он был поражен холодностью трупа. Узнав, что он тоже умрет, что его тело будет таким же холодным, как у брата Ансельма, Жак опять запротестовал: чудовищное это открытие заставило его разрыдаться. Я объяснил ему, что я тоже умру и что не боюсь смерти. Однако нельзя было оставлять в его сознании такое материали­стическое и неполное представление о смерти. Для это­го нужно было дать ему представление о существовании «души».

Всегда живое присутствие Соланж в сердце Жака помогло запустить механизм, который привел конкрет­ный ум к восприятию более абстрактных понятий. Я спросил у него: «Ты любишь Соланж? Но чем ты ее любишь? Руками? Ногами? Головой?» В ответ на каж­дый из вопросов Жак отрицательно качал головой. «Ты прав, милый Жак. Что-то есть в тебе, что любит Со­ланж. Это любящее что-то заключено в твоем теле, оно зовется душой. В момент смерти душа расстается с телом. Когда брат Ансельм умер, ты, прикоснувшись к его телу, заметил, что оно холодное,— это потому, что душа покинула его. Она теперь в другом месте. Тебя любила его душа, не тело, она жива по-прежнему и про­должает тебя любить». Так начали зарождаться в со­знании Жака представления о сложных абстрактных понятиях, о бессмертии души. Мне оставалось только довести его до главного пункта, до кульминационного момента во всяком воспитании — дать представление о понятии «Бог». Чтобы этого достигнуть, я использовал самый яркий известный людям символ — Солнце.

Звезда, от которой зависит жизнь, ее возрождение и обновление; ее благотворные лучи проникают в са­мые мрачные углы, они ласкают и лицо Жака. Солнце за его тепло мой ученик любил так же страстно, как ненавидел смерть, которая приносит с собой только хо­лод. Каждый раз, прогуливаясь с Жаком, я замечал, до какой степени он любил исходящее от солнца тепло. Он протягивал руки в направлении того места, откуда, ему казалось, оно исходило, и пытался иногда залезть на деревья только для того, чтобы быть ближе к солнцу.

Однажды, когда он убежал в поле и вернулся ко мне загорелый, счастливый, сияющий, переполненный детс­кой радостной благодарностью к светилу, давшему ему эту радость, я спросил его: «Жак, кто сделал солн­це? Может быть, столяр?» — «Нет,— ответил он,— это булочник». В своем сознании, где теснилось столько но­вых понятий, он наивно сблизил солнечное тепло с теп­лом от печки в пекарне. Я ему объяснил, что булочник не мог сделать солнце, ему это не по силам, что булоч­ник— всего лишь человек, как он, как я, что ему до­ступно только искусство месить тесто. «Тот, кто сделал солнце, Жак,— более сильный, более могущественный, чем булочник, чем мы, умнее, чем весь мир». Жак слу­шал меня с восхищением. Я рассказал ему о сотворении мира, о дивном небе с луной и звездами.

Постепенно я продолжал урок. Скоро он знал наи­зусть основные сюжеты из Священной истории, кото­рые, как и всех детей, приводили его в восторг. После Ветхого завета последовал рассказ о страстях господ­них. Жак был очень взволнован, и, поскольку представ­ление о времени было у него еще не совсем точное, он с беспокойством спросил: «Папа тоже был среди тех злых людей, которые убили Христа?» — «Нет, дитя мое. Твой отец, так же как и ты, как все мы, только часть тех, для кого Господь стал искупителем». Я восполь­зовался упоминанием об отце, чтобы развить еще смут­ное у него понятие о семье. Я объяснил, что у него есть еще мать, которую ом должен любить всем сердцем и уважать. Много раз он выражал удивление по поводу того, что не часто встречается со своими близкими и в особенности с матерью. Я только и мог ему ответить: «Она скоро приедет...» Действительно, она приехала по­чти через год. К сожалению, это свидание, на которое я возлагал большие надежды, было удручающим.

—        Мадам Вотье сама нам здесь рассказала об этом,— сказал председатель Легри,

Ивон Роделек как будто удивился этому замечанию и, покачав головой, не спеша сказал:

—      О чем мадам Вотье, несомненно, не знала, так это о том, что ее сын хотел покончить жизнь самоубий­ством после того, как выбежал из приемной, где она напрасно пыталась удержать его в своих объятиях.

—    Объяснитесь, мсье Роделек,— попросил председа­тель.