Звери малой земли

Мягкую материю ночи прорезал звук, напоминавший вдруг подступившую грозу. Однако на темно-синем небе все так же блистала луна. Музыку заглушил рев двигателей. Песня стихла. Все наблюдали за колонной военных грузовиков, проносившихся мимо. На кузове каждого автомобиля реял флаг Японии. Машины были полны солдат. Вокруг них начали шептаться:

– Япония наступает на Пекин. Началось…

– Китай сдаст Маньчжурию, но основную территорию отстоит.

– Разбудили они спящего колосса.

– Ш-ш-ш, и у птиц, и у мышей есть уши. Не говори лишнего.

– И так все несладко… Война нас всех сведет в могилу.

– Что происходит? – спросила Яшма. Окружившие их звуки вырвали ее из мира грез. Чонхо пытался ей что-то сказать, но его слова тонули в визге сирен. Желтоватый свет фар грузовиков ударил в лицо, и она снова прикрыла глаза. Единственное, что она ощущала со всей определенностью в этот момент, – твердая хватка руки Чонхо, которая не отпускала ее.

Том III 1941–1948 годы

Глава 21 Пурпурные тени

1941 год

У задних ворот знакомого китайского ресторанчика Чонхо наткнулся на незнакомого охранника с выбритой головой.

– Пароль, – кинул вышибала, скрещивая руки поверх широкой груди.

Чонхо выдержал паузу. Ему никто не говорил, что у них новые правила прохода.

– Нам Чонхо, – ответил он наконец.

– Ой, оябун[52]!

Увалень – так его решил величать про себя Чонхо – сразу же вытянулся в струнку и отвесил ему глубокий поклон по пояс.

– Простите меня за невежество! – Парень открыл ворота так широко, как позволяли петли, и пропустил приземистого шефа.

Дворик изменился до неузнаваемости с детских лет. Каштан, располагавшийся когда-то в центре, срубили, а пес Ёнгу, который сидел на привязи под деревом, давно издох. В воздухе явно не хватало собачьего визга и воя. То же ощущение испытываешь, когда на стене, где ранее висела картина, осталась одна пустота.

Чонхо от этой мысли больно кольнуло в сердце, гораздо более ощутимо, чем от гибели великого множества людей, как тех, которые никак не были напрямую связаны с ним лично, так и тех, скорейшему истечению смертных дней которых он поспособствовал напрямую. Убивать для него ни за что и никогда не вошло бы в привычку. Однако он все же давно пришел к выводу, что за исключением весьма узкого круга лиц не существовало людей совершенно добронравных и благородных. Все люди врали, обманывали, предавали друзей, близких, родину. Все ради того, чтобы потом из раза в раз идти на попятную, чтобы сберечь собственные шкуры. Когда генерал-губернатор повелел всем корейцам сменить имена на японские, полстраны с готовностью выстроилось в очередь, чтобы предать забвению наследие, полученное от родителей и предков. Не было для них ничего святого, если уж так легко смогли отказаться от собственных имен, думал он. С течением времени его неприятие ко всему человечеству становилось все более обостренным. Он даже собственную жизнь стал ценить еще меньше. Чонхо глубоко вздохнул, чтобы отделаться от этих мыслей. В нем все еще оставалась малая частичка, которая не хотела расставаться с пока что не растраченным до последней капли простодушием.

Во дворе молчаливо толпились люди, ожидающие очереди на сдачу золота и драгоценностей. Очередь утыкалась в прилавок, за которым принимал человека за человеком Ёнгу, с двумя охранниками по бокам. Ресторану пришел конец с началом войны, и Ёнгу начал скупать в провинции всевозможные товары и продавать их в Сеуле по неприлично завышенным ценам. Армия вроде бы давно конфисковала все ценное, что было у людей, но каким-то образом в наполненных шелком одеялах и горшках под дощатым полом то и дело обнаруживались фамильные реликвии. Когда же и реликвий не оставалось, то доведенные до отчаяния люди приходили с купчими на землю или обещаниями уплатить непомерные проценты. Про проценты Чонхо догадался сам, без лишних разъяснений.

Положа руку на сердце, Ёнгу настойчиво уверял Чонхо, что все это он делал не ради денег. Этим в любом случае обязательно кто-нибудь занялся бы, и разве не лучше, чтобы это был такой человек, как он, – человек из народа? Как бы то ни было, теневой торговле он отдался со всей душой. Люди часто получают больше удовольствия и ощущают наибольшую жажду жизни как раз во время самых страшных бедствий, в безвременье на грани жизни и смерти. Наступление хаоса такие люди встречают с некоторой бессмысленной жизнерадостностью, которая отличает их от слабовольных интеллигентов, теряющих в этих случаях какое-либо желание продолжать жить. Были ли какие-то альтернативы этим двум настроениям? Если и да – Чонхо они были неизвестны. Он мог лишь констатировать, что Ёнгу сейчас выглядел гораздо счастливее, чем в ранние годы семейной жизни, когда дети были совсем маленькими, а ресторан процветал.