Звери малой земли

– А мы как раз об этом же думаем. Офицер, который за нами присматривал, не вышел на службу, и наши товарищи разошлись по домам… – проговорил рабочий, присматриваясь к кровоточащему пальцу Чонхо и на всякий случай отстраняясь от незнакомца. Чонхо поблагодарил рабочих кивком и пошел дальше. В первый раз на памяти Чонхо на улицах не было видно ни офицеров, ни жандармов, ни полицейских.

Из улочки по правую руку Чонхо вдруг выскочил молодой парень. Его громогласный крик прорвал дурманящую тишину:

– Япония сдалась! – Его голос звенел во всю силу: – Корея свободна!

– Император сдался! – Кто-то вне поля его зрения подхватил зов. Прошло несколько секунд, прежде чем Чонхо осознал смысл слов, а также скрывавшуюся за ними истину.

Со скоростью потока воды, прорывающей дамбу с последней каплей дождя, улицы вдруг заполонили люди. Чонхо в один миг окружили сотни, потом тысячи, десятки тысяч людей. Все обнимались, пели, плакали и скандировали «Мансе». Прежние незнакомцы сразу узнавали в лицах друг друга родные души. Болезненно острое чувство всепоглощающей любви охватило все существо Чонхо. Откуда и к чему был этот наплыв чувств, оставалось неясным. Возможно, такова природа всякой большой любви. Он не мог сдержать это ощущение в себе и расплакался во весь голос. С этими слезами исступленного восторга к нему пришло осознание, что он в жизни никогда прежде не знал истинного счастья. Горло сомкнулось от привкуса соли. Слезы мешали видеть. И он с готовностью отдал себя этому отчаянному чувству новообретенной свободы.

Раскаленное добела солнце смягчилось и наконец засияло огненно-рыжим светом, а потом уступило место звездам, которые озарили своим легким сиянием разгоряченную землю. Празднества продолжались всю ночь. Тюрьмы и камеры покидали один за другим политзаключенные. Когда толпа все же начала расходиться, Чонхо отправился к Мёнбо. Наставник обнял его, будто встречал собственного сына. Мёнбо вплоть до рассвета навещали активисты всех мастей.

К утру весть о том, что император Японии объявил о капитуляции, достигла даже самых отдаленных провинций. Вся страна явственно ощутила независимость. От криков и плача на улицах закладывало уши, но сидеть дома, лишая себя возможности приобщиться к общему ликованию, было просто невозможно. Чонхо в первый раз за двадцать лет покинул дом Мёнбо безо всякого страха. Он больше не был ни попрошайкой, ни преступником в розыске. Теперь он был просто человеком, таким же, как и все. Все корейское общество – правые, левые, господа, нищие, студенты, даже мясники и проститутки – упивалось восторгом, который охватывал каждого с равной силой.

В толпе разодетых в лучшие одежды людей, машущих самодельными флажками Кореи, он вдруг заметил женщину и остановился как вкопанный. Она выглядела изможденной, одутловатой, гораздо старше своих лет, намного старше самого Чонхо. Но что-то в ее лице напомнило ему о 10-летней ученице куртизанок, которую он когда-то знал. То была Лилия.

– Чонхо! Ты вернулся! – взвизгнула Яшма, распахивая ворота. Она восторженно запрыгала на месте. – Боги, глазам своим не верю! Я думала, что больше тебя никогда не увижу!

Яшма было потянулась к нему и только тогда осознала, насколько отстраненно он взирал на нее. Улыбка покинула ее лицо, радость сменилась отчаянием. На какое-то мгновение она уверила себя, что он пришел простить ее и вместе отметить наступление независимости. Более не существовало причины, которая привела к разладу между ними. Ему больше не было нужды рисковать жизнью, а ей – как-либо высказывать свое мнение на этот счет. Но молчание Чонхо убедило ее в том, что друзьями они больше не могли быть. Ее лицо горело. Она в полной мере ощущала, насколько невзрачно она выглядела в тот момент. Ее волосы потускнели и местами поседели, а руки пестрели венами. Возможно, Чонхо можно было бы завоевать, если бы она не выглядела столь блекло.

– Я здесь только для того, чтобы отвести тебя к Лилии, – наконец проговорил он. – Захвати с собой куртку.

Чонхо повел Яшму в убогий уголок района Йонсан, утыканный, как язвами, отвратными борделями на склоне холма. Именно там, среди множества полуобнаженных женщин, обменивающихся проклятиями во время стирки нижнего белья, обнаружилась Лилия. Она сидела с растрепанными волосами и отсутствующим видом и напевала себе под нос песенку двадцатых годов. Как только они встретились взглядами, подруги разрыдались и кинулись друг к другу в объятия.

Яшма хотела сразу же забрать Лилию домой, но дорогу им преградила толстая мадам, пальцы которой были усеяны кольцами.

– Никуда она не пойдет. Она мне должна за то, что я пять лет обеспечивала ее крышей над головой, едой и одеждой. И она уж точно не наработала столько. Только поглядите на нее! С такой дрянной сучкой ляжет рядом разве что самый последний кобель. – Дама смерила уничижительным взглядом Лилию, которая вся сжалась рядом с Яшмой.