Звезда Аделаида - 2

… Перед древним, исстари сохранявшимся, как самое ценное в доме любого ромея, независимо от его происхождения, резным деревянным ковчежцем, несколько на отдалении в ряд выстроились все мужчины - члены рода Снепиусов, в том числе и возродившийся к жизни Квотриус со странно блестящими, часто моргающими глазами. Он пуще меры возжелал слушать славословие Ларам и Пенатам, сказанное от души, как полагалось, а вовсе не традиционными словами. Ибо говорить будет брат его возлюбленный, вернувший его, Квотриуса, к полноценной жизни в столь короткий срок целебными чудесными зельями. Вот же - он может стоять, говорить, хочет есть совершенно неподобающим сыну и брату высокорожденных патрициев образом, выражаясь на вульгарной латыни, как никогда он бы сам не сказал - попросту жрать от пуза, но… Он осознаёт, несмотря на зверский голод, всю важность момента и готов благоговеть пред древнейшими божествами благородных семейств своего отца и уже прощённой мачехи. За что Квотриусу понадобилось прощать прежде, давно, два месяца… или года тому, бывшую любимую, он не знал… не помнил.

Хорошо, что высокорожденный брат и чародей - зельевар Северус успел набрать все нужные травы заранее, словно бы знал о такого рода глупом, как теперь понимал Квотриус, поступке. В ином случае не успел бы он сегодня сотворить чародейство над ничтожным полукровкой, и не молиться ему домашним божествам, и не возлежать на последующем пиру. Но метаться бы уже бесплотной тени Квотриуса, потеряв имя даже, отцом данное, и стеная в горестном забытьи в Аиде мрачном и гиблом. И не было бы для него первого семейного пира со времени возвращения воинов семьи Снепиусов из похода, чудеснейшим образом не получивших серьёзных ран, впервые за его жизнь столь дальнего. Это, верно, волшебная палочка, постоянно носимая старшим возлюбленным братом… А где Северус носит свою палочку, никому никогда её не доверяя? Этого Квотриус тоже не помнил. Но не суть, важно, где высокорожденный брат носит кудесническое орудие, важно то, что именно оно привело войско высокорожденного патриция и военачальника, отца и Северуса, и его самого, Квотриуса, к ошеломляющей победе над варварами и их полнейшему подчинению власти ромеев. Младший брат был в этом уверен абсолютно и полностью.

О ране в спину, нанесённую Томом - Волдемортом, вселившем в него вместе с холодным железом кинжала и злейшую магию, он толком и не помнил. Хотя и это было чрезвычайно странно для полукровки. Ещё бы, за избавление от проклятия и вправду пришлось заплатить высочайшую цену, потеряв всю красоту лица и тела из-за неумелого обращения со Стихиями. В памяти всплывало что-то вроде ощущения ноющей боли в шве на спине, да вот откуда он взялся-то? Все Снепиусы вернулись без единой раны.

Было ещё в самых глубинах памяти, как на дне бочки - какое противное слово, но слово как слово, так почему? - странное, верно, во сне пришедшее, чувство полёта. Хотя… Тот полёт казался ему таковым явственным, словно не во сне происходил, а, напротив, находился в то время Квотриус в полном рассудке. Только рассудок этот, кажется, совсем задурил, иногда бывает то так весело, что весь мир любишь и смеяться хочется безудержно, нет, даже хохотать без причин. То внезапно станет так печально, что ему, мужчине, всаднику, хотелось уткнуться в подголовный валик и пролежать так, повернувшись к стенке лицом, бессмысленно и почти бездумно, не имея никакого аппетита, рассматривать часть потолка и прекрасного Морфеуса, молясь ему, дабы дал спокойно уснуть полукровке и не просыпаться боле никогда. И эти состояния жажды жизни и желания смертельного угасания менялись за время, начавшееся ещё в походе на обратном пути в дом Господина Северуса, когда тот ласково и нежно обнимал его, Квотриуса, а тому было бы только тепло, не больше. Кажется, кажется тогда вовсю шли поздние обычные дожди месяца девятого, столь непостоянного, в который лето сменяется короткой осенью, а может, это были уже календы месяца десятого. Всё остальное словно бы отдалялось и отдалялось от сознания Квотриуса, дистанцировалось, отгораживаясь глухой, непробиваемой стеною безразличия и ноющего ощущения где-то в груди. Так, не касались его сознания никакие душевные - да даже физические! - сильные страдания и голод высокорожденного брата, до такой степени самому Квотриусу хотелось, дабы оставили его одного в походном шатре и уехали все вместе со своими богатствами, да и сводный, внезапно опротивевший брат бы уехал тоже вместе со счастливчиками, коих не гложут… Как же это выразить?.. А-а, сны о чём-то большем, желанном, всеобъемлющем, бесконечном и безначальном, вечном, как сама Смерть, которой он желал всё больше. Но отчего пришла эта жажда и к чему привела?