Звезда Аделаида - 2

А тут ещё и воспоминание о том странном полёте, скорее… «как бы», «словно» воспоминание. Ибо, ох, давно уже Квотриус вырос и перестал летать в сновидениях. Квотриус вовсю летал во снах, разве, только после соитий с высокорожденным братом. Тогда его тело перед сном становилось лёгким и холодным, как снежинка. Он и не ведал, что это такое, вымораживающее его изнутри, когда на улице ещё вполне тепло, но после занятий любовью с братом всегда становилось холодно. Брат - бастард уже почти начал привыкать к этой неожиданно проявившейся особенности его тела, а, потому практически уже и не удивлялся пронизывающему всё естество, до мурашек на коже везде, везде, кроме разогретых Северусом зада и пениса, чувство хлада. Вот только старший брат, сам весь ледяной и выбивающий ровные, учащённые щелчки зубами, всегда жалуется на раскрытые в его, Квотриуса, спальне ставни.

О сотрясении мозга полукровка и не вспоминал - это же пустяк для всадника - лишь два часа без сознания на поле боя и в квадриге, одна тяжкая рвота и всё - что уж тут помнить-то! Но некому было и напоминать. Все вокруг него сейчас молитвенно сложили руки на груди в районе сердца и мысленно молились домашним добрым, древним божествам.

После длительной подготовки к неудавшемуся суициду, в те дни сумеречного сознания, довершившие его и без того тяжёлое душевное состояние, с самого радостного момента появления его в доме и жестоких слов Вероники, непонятно, чем вызванных, он плохо помнил события, случившиеся во время похода. Всё своё «полевое» обучение магическому искусству, сражения с гладиусом в одной руке и волшебной палочкой в другой, поведение возлюбленного брата и высокорожденного отца… Забыл он напрочь и о ссоре меж братьями, и даже о её причине и следствиях. Помнил только, что брат, разумеется, вскоре выздоровел, ибо не от чего было и заболевать ему. Они снова начали любить плотски, но вот ощущений своих Квотриус опять-таки не помнил - ведь всё своё время и помыслы все отдавал он прощальной оде.

Глава 49.

Да, кажется… они с братом любили друг друга и в походном шатре, переплетясь потными телами, пахнущими не обычной свежестью, а затхлостью долго носимого лорика, туники тоже пропахли солёным потом и стояли колом, но они раздевались донага, дабы ничто не могло помешать им. Кажется, а может и нет, это было прекрасно, превосходно, так неожиданно для его, смущающегося обычных легионеров, брата.

Неожиданная мысль нарушила поток воспоминаний и грёз Квотриуса, заменивших ему молчаливую молитву:

- А стал ли высокорожденный брат, как и я, всадником? Пришёл ли папирус из Лондиниума?

При мысли о папирусе ему представился чистый лист заморского волокнистого пергамента, вовсе не похожего на тот, что выделывали рабы на Альбионе. Брату-бастарду внезапно стало противно до жути, до гадливости - он… знал, что там написано, а потом этот чистый папирус окрасится его собственной кровью, но ему, Квотриусу, не будет больно. Уже никогда…

Квотриус вдруг вернулся в реальность и вспомнил, что, да, брат болел после похода, но вот, отчего и чем он уж таким болел, когда, кажется, для Северуса всё закончилось благополучно, как и для любимого отца… он опять запамятовал. Отчего вдруг память изменила ему? Он думал, не замечая, что руки его более не сложены молитвенно у сердца, а отец и брат с укоризной и непониманием смотрят на него во все глаза.

Точных воспоминаний у Квотриуса было два, и оба ужасающие. Первое - о зеленоглазом уроде, по утрам смотревшем на него из зерцала, когда он брился. Второе - о… Гарольдусе, выходящем утром довольным и заспанным из опочивальни высокорожденного брата и Господина, а сильнющий камерный раб - пикт не подгонял того больше, чтобы Гарольдус убирался поскорее восвояси и навсегда. Навсегда из жизни обоих братьев, навсегда из дома Господина Северуса. Квотриус даже, кажется, вслух произнёс этот рефрен: «Навсегда!» потому, что и отец, и брат неодобрительно посмотрели на него. А затем, поняв, что молитвы беззвучной не получается - мешает странное состояние любимого сына, Малефиций повелел старшему, как Господину дома, начинать произносить славословие Ларам и Пенатам.

Квотриус на время опять погрузился в совсем недавние воспоминания. Ох, и сильнющий был Накра! Да и Ргальнэ тоже хорош, ведь вставать ему, Квотриусу, до прихода разлюбезного брата в его опочивальню аж двое сильных рабов не дали! Совсем распустил Господин дома рабов своих добротою и ласковым обращением, коего они, по познаниям Квотриуса, вовсе не заслужили.

Но он, Квотриус, вероятно, понял что-то не так и об уроде, и о мертвецком облике, и даже о… Гарольдусе, иначе бы что-то, неприятно связанное с кровавой горячей водой в бочке и почему-то его изрезанными запястьями, увенчалось успехом. То ли Фатум не приняла бы в положенный срок душу полукровки и не отправила её в Посмертие. Иначе не прав был Квотриус, и ему только колдовским наваждением казалось превращение своё в некое подобие отмытого Гарольдуса, такое… страшное.