Звезда Аделаида - 2

Да, ради Квотриуса и его свободной, незапятнанной чести. Да, ради чести брата - бастарда, а она у него есть, есть да такая чистая, словно белый пуховой вязаный шарф, что продают старушки лет за сто пятьдесят в Косом переулке зимою. Ещё немереное своеволие, таящееся под личиной всетерпения и нежности и в то же время, какая-то нереальная самоотверженность, и самопожертвование, и… Да, к сожалению, безумие. Оно тоже есть. Пока что есть, но он излечится, как только осознает себя больным, по-настоящему нездоровым. Это самое важное в жизни Квотриуса сейчас! Осознать свою ненормальность, неестественность своего поведения, будь это вечное зеркало в руке или бесшабашная, сносящая крыши нам обоим, чуточку ненормальная любовь. И то, и другое аномальны, не в такой степени надлежит ненавидеть свою внешность, не с такой, удесятерённой силою отдаваться и брать в любви, хоть бы и с единственным возлюбленным.

Нужно привести себя в некое, исходно каждому при рождении данное равновесие с внутренним и окружающим миром.

Ибо он для меня и есть истинный центр мира, вокруг которого вращаюсь я сам, не кто-нибудь безродный, а сам граф Северус Ориус Снейп, и Квотриус об этом «вращении»… кажется, догадывается, оттого и не ревнует меня к Гарри, хотя, безусловно, обо всём уже давно знает. Ведь он стихийный, практически всемогущий маг, из тех, которые рождаются так редко - раз в два-три столетия, а то и реже, но, отчего-то не способный осознать своё сумасшествие и, познав себя и свою болезнь, силами подвластных Стихий излечиться от неё. Навсегда, так, что даже и памяти об этом сумеречном состоянии души не останется.

На память потомкам останется только исходная прекрасная, метафоричная, немного изломанная, декадансная для всех времён и наций,но величественная ода об Апокалипсисе мировом и внутреннем, индивидуальном и общем крушении всего и вся. Вот только этот злой финал, восстановленный Квотриусом, с проклятиями в адрес, как я полагаю, никого иного, как Гарри… портит её, скатывая до мужских разборок. Ничего, хорошо ещё, что не женских. Мой названный брат ещё решит переделать его не под воздаяние личной мести, а во что-нибудь и вовсе фантасмагорическое, но уже на здравый рассудок - я в этом уверен на все сто.

Мы, вот уже вскоре, верю я, как только Гарри придумает - каким-таким охуительным способом - переместимся в своё время, и никто уже не вспомнит о тихом, «иностранном» госте прежнего странноватого Господина дома Снепиусов, например, не терпящего умащений в термах и плавающего по воде, как будто барахтаясь в безобидном песке. как и сам Господин дома любит проделывать.

А Гарри, если сочтёт за нужное когда-либо навестить входящего в возраст некоего профессора Зельеварения Северуса Снейпа, мой толстенный талмуд-тору - «Антологию Британской магической лирики» - стихов, начиная с древней ромейской письменности на Альбионе, тьфу, в Британии, наверняка, читать не будет. У него даже сейчас, здесь, на родном литературном английском, который, будем считать, он освоил, не проявляется склонность к поэзии. Ну да, он же прожил несколько мучительных лет у дикарей, язык которых знает только «поди сюда», «разделай тушу», «принеси воды» и тэ дэ и тэ пэ, особенно в отношении близкородственных, но всё же несколько иноязычных рабов. Это потом на том же, но значительно более развитом языке, создадут те шифрованные книги на бересте о тайных знаниях друидов, существующие и в это время, но не записанными - писать ещё не научились. Знаниях, будущих передаваться, к тому времени, по наследству, в том числе, и дочерям друидов. Именно их, эту сложную вязь полу-рунических, полу-алфавитных письмён, заставлял меня расшифровывать Лорд, когда мне было восемнадцать - двадцать, и именно из тех, чудом уцелевших записей, я и узнал многое из языка х`васынскх`, ко времени записей не уничтоженных полностью саксами, англами и ютами, но попросивших убежища у иного, более сильного бриттского родового союза и вошедших в него правда… на правах рабов. Разумеется, за исключением друидической ветви.

А вот записанные, что в походе, что в безумии дома оды Квотриуса войдут особенно толстенную, переизданную мною, как я решил и сказал об этом решении Квотриусу ещё в походе, лишь услышав оду «любящим деревьям», птицам и зверям, специально посвящённую лирике Квотриуса, «Антологию магической поэзии» с «разоблачённым» гениальнейшим Анонимусом. Это будет только моя тайна, меня одного, и только. Как же сладко это осознавать![/i]