Вот что, например, сообщила одна из газет тридцать первого марта: «Слухи о побеге Котовского – недоразумение. Секция общественной безопасности исполнительного комитета Совета рабочих депутатов дала ему поручение по розыску провокаторов, которых он хорошо знает. По исполнению поручения Котовский вернется в тюрьму».
Таких заметок не удостаивался даже Керенский в своей Северной столице.
Одесса бурлила. Мало еще кто разобрался в том, что Керенский – обычная пустышка, способная только сотрясать воздух и не более того, и министры его – такие же пустые люди; имя бывшего адвоката пока произносили с восторгом, как с захлебывающимся восторгом, давясь слюной и радостными воплями, славили случившуюся революцию, которые историки впоследствии назвали Февральской.
Котовский активно (очень активно) занимался тем, что помогал «жертвам царизма». Так двадцать третьего марта в городском театре был дан большой концерт в их пользу, там же, в перерыве, Григорий Иванович решил продать с молотка свои кандалы, ручные и ножные, а деньги потратить на «жертв», не все, конечно, частично, оставшуюся же долю – пустить на нужды одесской тюрьмы.
Похоже, что тюрьма в Одессе стала для него в те дни родным домом…
Ножные кандалы за три с лишним тысячи рублей приобрел популярный в городе адвокат Гоберг и торжественно вручил присутствовавшему в зале директору театрального музея. Тот с благодарностью принял:
– Хороший предмет для всякой экспозиции. Жаль только в театральных постановках не был задействован…
Ручные кандалы за семьдесят пять рублей достались владельцу кафе «Фанкони», который посчитал, что лучшей рекламы, чем кандалы Котовского, для его заведения не найти, и тут же через газеты оповестил об этом весь город. Конечно, выложить редакциям пришлось кругленькую сумму, но денег он не пожалел: рассчитывал, что публика в кафе «Фанкони» теперь покатит широким валом.
Публика, конечно, покатила, но и рубль очень быстро начал катиться тоже, все вниз да вниз, и не только по дням и часам, но и по минутам, и очень скоро оказалось, что за три тысячи рублей не только дом нельзя купить, как раньше, – этих денег даже на десяток куриных яиц может не хватить.
Доподлинно известно, что восемьсот рублей из вырученной на аукционе суммы Котовский передал в Фонд помощи заключенным одесской тюрьмы и правильно сделал: пока деньги еще что-то весили, их надо было тратить…
В те же дни в одесской печати развернулась широкая кампания за полное освобождение Григория Ивановича от всяких тюремных сроков, оков, обязанностей и прочего ярма, наваленного на него «слугами царского режима».
Котовский, и без того популярный в Одессе, стал еще популярнее.
В кафе «Саратов» Котовский собрал уголовников, имеющих в своей среде вес, таких оказалось сорок человек. Его беспокоило то, что Одесса начала показывать себя во всей красе: местному интеллигенту после восьми часов вечера нельзя было выйти на улицу – и бумажник обязательно отнимут, и пиджак заставят снять, и часы из жилетного кармана выдернут, да еще ради интереса либо проверки, какого цвета кровь у «интелехента», ножиком полоснут… Всякое бывало.
Надежда Владимировна Брусилова записала в своем дневнике:
Как подчеркнул один из исследователей того времени А. Иконников-Галицкий, «на несколько лет преступление в России стало обыденным явлением, насильственное лишение собственности – государственной политикой, убийство – нормой жизни. Начало социальному безумию положила Февральская революция.
О ее криминальной составляющей обычно упоминают кратко. Так, две-три фразы: мол, открыли тюрьмы, выпустили уголовников, сожгли окружной суд. На самом деле, в те дни была под корень уничтожена вся правоохранительная система».
А впереди была другая революция – Великая Октябрьская, за ней – последующие события, Гражданская война со своими горькими итогами: десятью миллионами погибших (четыре миллиона полегли в боях, шесть умерли от голода и болезней), разрухой, нищетой, бедами, бродяжничеством, всем самым худым, что могло навалиться на людей. И еще – с огромным потоком соотечественников, потерявших Родину и ушедших за границу… Кто может сказать точно, сколько их было, сколько мы потеряли? Пожалуй, никто. Крови было пролито столько, что улицы в городах имели красный цвет, а вода в реках текла бурая…