Звезда атамана

Это Котовскому удалось. Он спасся и объявился в Одессе.

Одесса была уже совсем не той, которую раньше знал Котовский, – растеряла часть нарядности, беззаботности, веселости, в ней даже смеха, кажется, стало в два раза меньше. Ныне в столице «Черноморской республики» сильно пахло порохом.

Не каштанами и не цветущими акациями, не ароматом морских молов и причалов пахло, а дымным ружейным порохом. И чем-то еще, что сдавливает, забивает горло и мешает дышать, – тяжелым духом, который обычно возникает на поле боя. Котовский не узнал Одессу, удивленно покрутил головой, сплюнул себе под ноги, но ничего не сказал.

Одесса была для него таким же родным местом, как село Ганчешты или Кишинев, здесь он знал каждую лестницу и каждый камень, был знаком со всеми собаками, как и они были знакомы с ним. В Одессе у него и схоронки имелись, и места, где он мог пополнить свой кошелек дюжиной золотых монет, – лучшей валютой той поры, – и хорошая, обжитая квартира была, в которой он себя уютно чувствовал.

На следующий день наряженный в светлый чесучовый костюм, Котовский появился на знаменитой Потемкинской лестнице, которая, как и памятник дюку Ришелье, являлась визитной карточкой города.

Был Григорий Иванович элегантен, в руке держал трость с изящным, вырезанным из слоновой кости набалдашником, небрежно постукивал ею по нагретым солнцем мраморным ступеням и производил впечатление очень богатого, уверенного в себе человека, решившего немного побездельничать и со вкусом отдохнуть.

С верхней площадки лестницы было хорошо видно море, ярко-синее, с белыми игривыми барашками, стремящимися друг друга догнать, их беззаботная игра была способна родить в душе такую же легкую беззаботность, но Котовскому было не до этого.

Многих людей, которых он знал, загребла контрразведка, часть из них была уже расстреляна, часть сидела в глубоких сырых подвалах, выручить из которых можно было только штурмом, но для этого понадобится не менее батальона, часть покинула Одессу. Надобно было установить связь с подпольем, в которое ушли большевики, но четыре адреса, которые Котовский проверил, оказались засвеченными, причем в доме по последнему, четвертому, адресу он чуть не влип в неприятность.

На звонок из дверей квартиры вышли два бугая, одетые в серые костюмы, с сытыми бледными лицами. «Большевики такие костюмы не носят, и лица у них загорелые, поскольку много времени им приходится проводить на свежем воздухе. А это – филеры, привыкшие сидеть в засадах за портьерами, оттого и морды у них такие серые…»

Филеры решили задержать Котовского и пошли на захват: один слева, другой справа. Но Котовский не дался, да и силы у него, несмотря на болезнь, было побольше, чем у этих любителей галушек со сметаной. Он ухватил филеров за головы и хрястнул одной физиономией о вторую, только мокреть из носов полетела. Треск раздался такой, что Котовский невольно подумал: а не убил ли он их? Филеры растянулись на лестничной площадке, как два заправских трупа: пятки вместе, носки врозь.

Котовский безмятежно засвистел, поддел рукоятью трости легкий летний котелок, предназначенный прикрывать голову от солнца и, мурлыча под нос веселую мелодию, поспешно сбежал по лестнице вниз.

Хлопнул дверью подъезда, на улице прыгнул в проезжавшую мимо пролетку, – подвернулась очень кстати… Похоже, в окружение большевиков затесался провокатор, так много провалов быть не должно. Как бы там ни было, ушки следовало держать на макушке. А пропавших, ушедших в подполье большевиков, надо было искать. Но как искать, где?

Помог случай. Через три дня на Надеждинской улице Григорий Иванович увидел знакомого человека. Тот неторопливо двигался по тротуару, щурился от яркого солнца и стряхивал с пиджака шелушинки, сваливающиеся с деревьев. На носу у него поблескивало пенсне с круто изогнутой в виде лиры перекладинкой. Таких пенсне не было ни у кого в Одессе, только у одного человека – доктора Колесникова. А Колесников был связан с большевиками.

Григорий Иванович сидел под платаном за круглым выносным столиком кафе «Жизель». Ему нравилось, как тут готовили кофе: жиглявый грек с большим античным носом добавлял в каждую турку немного соли, придававшую напитку вязкость и усиливавшую вкус, – грек знал, в какой именно момент нужно кинуть соль… Никто не мог точно определить этот миг, хотя пытались многие: стоило затянуть хотя бы на секунду, и кофе получался другим. И недотянутая секунда тоже влияла на вкус напитка. Это было какое-то таинство, не иначе, с которым был знаком только колдун-грек.

Кофе был крепким, после двух чашек в ушах начинал раздаваться сухой электрический звон, Котовский обычно пил три чашки, больше себе не позволял. Увидев Колесникова, Григорий Иванович привстал с плетеного кресла:

– Доктор!

Колесников остановился, внимательно, не произнеся ни слова, оглядел Котовского, потом, подойдя к столу, придвинул к себе свободное кресло. Махнул рукой греку:

– Кофе!